Минхо.
Томас наконец набрался смелости взглянуть на рану. Оттого, что увидел, сердце забилось вдвое быстрей.
В майке зияла небольшая дырочка. В мясистой части, как раз над левой подмышкой, набух маленький багровый желвак. Из раны непрерывной струёй текла кровь. Было очень больно. Даже хуже, чем просто очень больно. Если раньше он думал, что головная боль, терзавшая его в танцзале, была ужасна, то здесь было раза в три-четыре хуже. Вся эта мука сосредоточилась плече, стянувшись в тугой клубок, а оттуда волнами расходилась по всему телу.
На него смотрели встревоженные глаза Ньюта.
— Он застрелил меня! — вырвалось у Томаса. Вот, пожалуйста, теперь эту реплику можно смело ставить под номером 1 в список самых больших изречённых им глупостей. Словно тысяча стальных иголок пронзала его внутренности, царапала, колола, терзала... Он почувствовал, что уплывает. Второй раз за сутки его мозг засасывала тьма.
Кто-то протянул Ньюту сложенную майку, тот плотно прижал её к ране. Новая волна муки прошла по телу Томаса, он закричал, и ему было всё равно — пусть считают его маменькиным сынком. Такой боли ему ещё ни разу за всю свою жизнь не доводилось испытывать. Мир вокруг потемнел ещё больше.
Он хотел потерять сознание. Впасть в бесчувствие, всё что угодно, только не эта боль.
Издалёка доносились голоса — в точности, как его собственный, тогда, на танцплощадке, когда его накачали наркотиком.
— Я могу извлечь из него эту гадость. — Хорхе. Кто бы мог подумать. — Но мне понадобится огонь.
— Мы не можем заняться этим здесь. — А это кто? Ньют?
— Валим на хрен из этого грёбаного города. — Грубиян Минхо, кто же ещё.
— Хорошо. Помогите мне нести его. — Чёрт его знает, кто это.
Под него подсунули руки, схватились за ноги. Боль. Кто-то сказал что-то про «на счёт три». Боль. Ах, какая ужасная боль. Раз. Боль. Два. «О-ох!» Три!
Он вознёсся к небу, и ему показалось, что его бедное тело разорвалось на куски.
И тут его желание потерять сознание осуществилось, и благодатная тьма унесла все его страдания прочь.
Он очнулся. Мозг окутывал туман.
Ослепительный свет — Томас не мог открыть глаза полностью. Движение — его тело подпрыгивало и содрогалось в крепко держащих его руках. Он слышал тяжёлое, быстрое дыхание, топот ног по асфальту. Кто-то что-то крикнул — Томас не разобрал слов. Откуда-то доносились безумные вопли хрясков. Довольно близко, впрочем. За ними гонятся?
Зной. Воздух обжигал жаром.
Плечо тоже горело. Жар. Боль. Боль, похожая на залп ядовитых выбросов, словно разрывала всё его тело на куски. Он снова спасся бегством во тьму бессознательности.
Он с трудом разлепил веки.
На этот раз вместо ослепляющего солнечного пламени его окутывал мягкий золотой свет сумерек. Томас лежал на спине, под ним была твёрдая земля. В поясницу врезался острый камешек, но это небольшое неудобство было сущим пустяком по сравнению со жгучей болью в плече. Вокруг сновали приютели, тихо перебрасываясь отрывочными фразами.
Визги и завывания хрясков осталось где-то далеко позади. Чистое небо над ним не загромождалось никакими зданиями.
Боль в плече. Ох, как больно.
Где-то рядом вспыхнул и зашипел огонь.Горячий воздух стал ещё горячее. Раненый почувствовал, как на него повеяло жаром.
Кто-то сказал:
— Держите его за руки и за ноги.
И хотя туман, окутывавший его мозг, притуплял эмоции, эти слова ему не понравились.
В глаза блеснуло что-то красно-оранжевое, отразившись от какой-то серебристой поверхности. Заходящее солнце на... лезвии ножа?
— Будет ужасно больно. — Интересно, кто это сказал.
Что-то зашипело, и тут же миллион фунтов динамита взорвалось в его плече.
Его сознание сделало ручкой в третий раз.
Прошло долгое время, прежде чем он снова открыл глаза. Небо было похоже на необъятный чёрный зонт, а сияющие на нём звёзды — на крошечные дырочки, через которые пробивается дневной свет. Кто-то держал его за руку. Он хотел было повернуть голову, но тело пронзила новая волна мучительной боли. А впрочем, зачем смотреть? Он и так знал, что это Бренда. Кто же ещё? К тому же, рука была маленькой и мягкой. Конечно, Бренда.
Прежняя страшная боль сменилась новой. Ему, фактически, стало хуже. Словно в него проникла тяжёлая, изнурительная болезнь, подтачивала, выедала его внутренности. Казалось, что по венам струится не кровь, а поток каких-то мерзких червей. Черви оседали в костях, поселялись в мускулах и принимались пожирать его.