Уголком глаза он заметил какое-то движение и взглянул в ту сторону. Представившееся зрелище мигом стёрло всякое ощущение мира и покоя, владевшее им ночью, когда они с Терезой разговаривали. Больше того — он засомневался: существуют ли вообще подобные эмоции в той действительности, в которой он очутился?
В трёх шагах от его постели сквозь окно, задрапированное яркими шторами, лился ослепительный свет. Стекло было выбито, и его зазубренные осколки так и торчали в окне, поддерживаемые стальными прутьями решётки. Снаружи, хватаясь окровавленными руками за решётку, стоял человек. Выпученные, налитые кровью глаза полыхали безумием. Кожу сожжённого солнцем лица покрывали шрамы и язвы. Волос у человека не было, вместо них голова пятнами поросла чем-то вроде зеленоватого мха. Глубокая рана рассекала его правую скулу, между её рваными краями проглядывали зубы. С подбородка капала кровавая слюна.
— Я хряск! — проорала эта уродливая пародия на человека. — Я проклятый хряск!
И заверещал, вновь и вновь повторяя одни и те же два слова:
— Убейте меня! Убейте меня! Убейте меня!..
ГЛАВА 3
Кто-то с силой хлопнул его по плечу. Томас вскрикнул и обернулся. Сзади стоял Минхо — он не отрывал взгляда от визжащего за окном психа.
— Они повсюду, — мрачно вымолвил Минхо. Ему было так же не по себе, как и Томасу. Похоже, их вчерашние несмелые надежды рассеялись в прах. — А тех шенков, что спасли нас, вообще нигде не видно.
Все последние недели Томас жил в непрестанном страхе, но такое! Это уже чересчур. Он уже успел привыкнуть к мысли, что невзгоды позади, — и вот, пожалуйста, они попали из огня да в полымя. Юноше захотелось повалиться на постель и разрыдаться. Однако он быстро подавил это желание, засунул в дальние закоулки памяти воспоминания о маме и папе и — что там ещё было? — да, о людях, теряющих рассудок. Кому-то необходимо взять на себя лидерство, если они собираются выжить и в нынешней ситуации.
— А внутрь ещё никто из них не пробрался? — деловито спросил он — им овладело странное спокойствие. — Решётки у нас на всех окнах?
Минхо кивнул.
— Да, на всех. Вчера было слишком темно, да ещё эти дурацкие занавески — вот мы и не заметили. Но, мля, как я рад этим решёткам!
Томас окинул взглядом комнату. Одни приютели кружили по палате, мечась от окна к окну, другие собрались в тесные группки, — но на всех лицах было одно и то же выражение неверия, смешанного с ужасом.
— Где Ньют?
— Здесь.
Томас обрадовался: ещё один верный друг рядом.
— Что тут творится?
— Мля, да откуда я знаю? Банда идиотов хочет схарчить нас на завтрак. Надо найти другую комнату и созвать Сбор. Башка раскалывается от этих воплей.
Томас машинально кивнул: конечно, надо созвать Сбор. Но его собственные мысли были далеко; пусть Минхо с Ньютом занимаются организационными делами, ему, Томасу, надо наладить контакт с Терезой. Кажется, во сне она его о чём-то предупреждала. А может быть, это вовсе и не был сон, наваждение, навеянное тяжёлым, беспробудным забытьём? А ещё это видение о маме...
Ньют с Минхо отошли на середину комнаты и принялись окриками и жестами сзывать приютелей. Томас бросил ещё один опасливый взгляд на сумасшедшего за окном и тут же пожалел об этом. Лучше бы не видеть этой окровавленной, истерзанной плоти и безумных глаз, не слышать истерических визгов: «Убейте меня! Убейте меня! Убейте...»
Томас побрёл к дальней стене и тяжело привалился к ней.
«Тереза! Тереза! — мысленно взывал он. — Ты слышишь меня?»
Он закрыл глаза, сосредоточился, вытянул невидимые руки и попытался ухватить нечто ускользающее. Ну хоть бы какой-нибудь намёк на её присутствие! Ничего. Все чувства молчали. Ответа не было.
«Тереза! — продолжал он взывать, стиснув зубы. — Где ты? Что случилось?»
Ничего. Сердце, казалось, замедлило биение, а вскоре совсем остановилось — такое впечатление, что вместо него теперь у Томаса плотный комок ваты. С Терезой произошло что-то страшное.
Он открыл глаза. Приютели столпились у зелёной двери, ведущей в общую комнату — там они вчера ели пиццу. Минхо подёргал круглую латунную ручку. Без толку. Заперто.
В комнате было всего две двери. Вторая вела в санузел, а оттуда другого выхода не было. Только окна, забранные решётками, и около каждого из них снаружи обосновалось по орущему или визжащему уроду.