— Ну что ты, княгиня, — я намеренно опустил все ее титулы и не назвал матерью, подчеркивая свое отношение, которое, согласно летописям, то еще было, причем абсолютно взаимно. — Я так же часто прихожу в дом Господа нашего, сколько любой другой православный муж, вот только не встречал я тебя там, почему-то. — Если шло заседание думы, то никакого важного служения в это время быть не могло, не то это время, чтобы князь мог забить на богослужение, чтобы проораться по поводу Михаила, который постоянно пытался то с поляками, то с литовцами заигрывать.
— Ну будет, не стоит нам ссорится, сын мой, — вот стерва, она упорно называла меня своим сыном, особенно на глазах у собравшихся, словно показывая, я вот к нему всем сердцем, а он, тварь неблагодарная. — Я слышала, что Великий князь даровал тебе честь великую, снова доверив армию.
— Твоими молитвами, княгиня, не иначе, — я криво усмехнулся и склонил голову, обозначив поклон.
— Я рада за тебя, сын мой, надеюсь, что в этот раз ты не осрамишься, и приказы отца своего и государя будешь выполнять беспрекословно, — она снова улыбнулась, а я внезапно понял, что не зря склонялся к версии Уваровской летописи, судя по которой, летописец просто ненавидел княгиню Софью и считал ее виновной как в гибели Ивана Молодого, так и в последующей гибели его сына и жены. — Сыну твоему скоро год исполнится, это хороший знак. Я обязательно навещу Елену в этот радостный день с богатыми дарами.
И она развернулась и поплыла к, я так полагаю, своему терему. И тут до меня дошло. Год? Дмитрию нет еще года? Но, он ведь родился в 1483 году, а на Тверь Иван III ринулся в 1485. Какой сейчас год на самом деле? Гадство какое, и календарей-то нет, чтобы посмотреть.
— Не нужно смотреть ей вслед так, словно хочешь схватить пищаль и пальнуть в спину, — тихий голос князя Холмского вернул меня к реальности, какой бы дикой она не была. — И что вас мир-то не берет? И так из-за княгини с отцом родным едва ли не на ножах ходил. Разве ж так можно?
— Нет, ты прав, Даниил Дмитриевич, нельзя так явно показывать, как не люба мне княгиня, — нужно было быстро сгладить возникшее напряжение, потому что понятия не имею о лояльности Холмского, и я добавил. — Как место матери моей княгиня заняла, так и невзлюбил ее, — Холмский только головой покачал, я же все-таки начал подниматься на крыльцо, крепко держась за перила.
— Княжич, а ты часом с лошади не падал? Может понес конь ретивый, а ты и не удержался, только говорить об этом не хочешь, боишься, что засмеют? — задумчивый голос Холмского заставил меня остановиться и обернуться. Он стоял перед крыльцом и внимательно смотрел на меня.
— С чего ты взял это? — я еще крепче вцепился в перила, чувствуя, что начала кружиться голова.
— Да идешь ты дюже странно, словно боль испытываешь нестерпимую, — медленно пояснил Холмский. Твою мать, вот ведь глазастый. Но тут-то как раз ничего странного нет, он старый воин, моторику движений просчитывает на раз. Что делать-то? А может и правда сказать, что да мол с лошади упал и не сказал никому, потому как стыдно? Хороший вариант, кстати, гораздо лучший, чем тот, в котором я экстренно себе ноги ломаю.
— Прав ты, Даниил Дмитриевич, упал я давеча. Конь споткнулся, а я задумавшись ехал, вот и не удержался в седле. Думал, что пустое, раз руки-ноги целы, а сегодня спину что-то прихватило, словно дед я старый. Вот, думаю, пойти отлежаться попробовать.
— Видывал я, как после падений и вовсе не вставали, — Холмский погладил бороду. — Сообщу я отцу твоему, раз сам не смог, побоялся. И не спорь, княжич, — он нахмурился. — Нельзя тебе сейчас снова в седло. А дальше нужно будет подождать веления князя.
— Я не для того тебе открылся, чтобы ты отцу тут же побежал доносить на меня, — процедил я, исподлобья глядя на Холмского.
— Молод ты еще, княжич, мало еще повидал, — упрямо гнул свою линию Холмский. — Повидал я таких, кои думали, что само все пройдет. Только не проходило, ноги у них отказывали, да гадить начинали под себя. Ты же идешь, словно кол проглотил. Тревожно мне за тебя, княжич. Да и войска еще не время собирать, уже почитай третий раз князь гневается, да потом Михаил ему челобитную шлет, кается, и поход откладывается. Так что, обожди, да лучше поправься. Знамо дело, хочется славы, да удаль молодецкую показать, но иной раз и обождать не грех. Сам же, когда на Угре стояли, эту мудрость применял.
— А может не надо отцу говорить? — я очень натурально вздохнул.
— Надо, княжич, негоже отца да государя нашего в неведение держать, не по-людски это, — и он, развернувшись, пошел в ту сторону, откуда мы с ним недавно пришли. Ну что же, правило о том, чтобы дать людям самим объяснить свои теории, не мешая им придумывать и, самое главное, обосновывать придуманное, имеет место быть. Так ты, Ванька, хорошим интриганом можешь стать в итоге. И я снова принялся подниматься в свои палаты, надеюсь, что они действительно мои, держа спину еще более прямо, чтобы все видели, как я мужественно терплю боль.