Астахов был прав. Два года назад он действительно опубликовал статью, в которой высказывал такие мысли. Мне они, признаться, показались фантазией. Ведь мы пока не овладели тайнами простейшей живой материи. А биохимические процессы мозгового вещества вообще еще “тайна тайн”.
И все-таки Астахов, выходит, прав. Мы, биохимики, смотрели вперед на десятки лет, может быть, на столетие и видели синтез низших форм живой материи. Астахов же заглянул вперед на многие столетия и предсказал синтез высшей формы материи — мозгового вещества, предсказал создание новых кибернетических устройств — биоэлектронных.
Надо признаться, мы, специалисты, обычно плохо предсказываем будущее. Слишком привыкаем мы к тому, над чем работаем сегодня. Есть сейчас автомобили — значит, и через сто лет будут автомобили, только более быстрые… Есть сейчас самолеты — значит, и через сто лет будут самолеты, только более скоростные… Так и в биологии. Увы, эти предсказания стоят немногого! И неспециалисту (а Астахов не был биологом) часто лучше видны контуры Нового.
Иногда это Новое кажется невероятным, несбыточным, невозможным. Но оно свершается! В свое время Генрих Герц, первым исследовавший электромагнитные колебания, отрицательно ответил на вопрос о возможности осуществления беспроволочной связи. А спустя несколько лет Александр Попов изобрел радио…
Да, я не верил тому, что писал Астахов. Чтобы создать биоэлектронные автоматы, нужно решить сложнейшие задачи: синтезировать высшие формы белкового вещества, научиться управлять биоэлектронным — и процессами, заставить совместно работать живую и неживую материю… Все это представлялось мне весьма и весьма фантастичным. Но Новое — пусть даже созданное жителями другой планеты — властно ворвалось в нашу жизнь, утверждая великую истину: нет и не может быть предела развитию науки, нет и не может быть предела самым дерзновенным замыслам…
…Сквозь ставшие прозрачными стенки цилиндра (в тот момент я даже не подумал, как именно это произошло) мы смотрели на мозг космического корабля.
Он умирал — этот мозг, созданный жителями другой планеты. Нижняя часть его ссохлась, почернела и только наверху еще было живое, пульсирующее вещество. Стоило кому-нибудь приблизиться к цилиндру, как пульсация становилась быстрой, лихорадочной, и мы слышали тихое постукивание. Казалось, мозг зовет на помощь…
Я понимал, что этот искусственный мозг, по существу, лишь электронная машина, не знающая никаких чувств. И все-таки мне было как-то не по себе. Словно рядом погибало живое существо, а я не мог ему помочь…
Да, помочь мы не могли. Это было ясно с самого начала. Но все, что можно сделать, мы сделали.
Я не буду подробно описывать эту отчаянную борьбу. Уже подготовлен к печати и скоро будет опубликован “Отчет Чрезвычайной комиссии Академии наук СССР”. В “Отчете” собраны протоколы, акты, фотоснимки, словом, все документы о небесном камне, оказавшемся космическим кораблем. Под “Отчетом” вместе с нашими подписями стоят подписи крупнейших зарубежных ученых — все они по приглашению Академии наук приняли участие в нашей работе. Среди них — мои коллеги, биохимики: бельгиец Флоркен, японец Акабори, австриец Гоффман-Остенгоф, американцы Миллер и Полинг.
В коридорах Института астрофизики звучала речь почти на всех языках мира. И хотя разными были слова, смысл их был одинаков: раскрыть тайны небесного камня, спасти искусственный мозг космического корабля…
“Механические руки”, вооруженные атомарно-водородной горелкой, с величайшей осторожностью разрезали металл, открывая доступ к мозгу и приборам космического корабля. Сквозь узкие прикрытые стеклом прорези в бетонной стене мы наблюдали за безукоризненно точными движениями этих исполинских рук. При первом прикосновении огненного жала горелки металл цилиндра мгновенно утратил прозрачность. Он словно сопротивлялся, не желая выдавать тайны космического корабля. Медленно, сантиметр за сантиметром, резал огонь поверхность неизвестного металла… Потом механическая рука подхватила отделившееся основание цилиндра.