— Что же произошло? Я имею в виду вашего отца.
— Ну, мы ругались целую ночь. Хотя на самом деле вражда продолжалась много лет, и все домашние очень переживали, особенно мама. Но когда мне исполнилось семнадцать, обстановка накалилась до предела. Я до сих пор не могу вспомнить, как это получилось: только что семья сидела за столом и ужинала, и вдруг мы с папашей очутились во дворе и начали орать друг другу бог знает что. А мама… Бедная мама стояла на крыльце с бабушкой и дедушкой и плакала. Должно быть, у нее разрывалось сердце. — Мэтью вздохнул. — Мой младший брат, Джимми, — благослови его Бог — всегда любил ранчо. Так же как отец. Так вот, Джимми встал между нами и закричал, что если мне не нравится «Лос Роблес», то он охотно возьмет его себе. На этом мы и порешили. Добрый старина Джимми! Тогда ему было всего одиннадцать или двенадцать лет, но он знал, что отец немного успокоился. Хотя я все же услышал от отца массу неприятных вещей. Я, дескать, не настоящий Кейган и все такое прочее. А Джимми больше похож на мужчину, чем его старший брат.
— О, Мэтью, — прошептала Мариетта, даже не осознавая, что впервые назвала его по имени, — наверное, вам было очень обидно?..
— Ну, — угрюмо сказал он, — во всяком случае, я не хотел бы пережить такое еще раз. Но у отца были причины злиться. Не думаю, что он говорил всерьез. Потом, когда в дело вмешалась мама, он попытался извиниться. А я был круглым дураком. Собрал свои вещи и в тот же вечер уехал из «Лос Роблес». Вернулся я туда, когда мне исполнилось двадцать.
— Мне жаль вашего папу, — сказала Мариетта, вспомнив о том, как ее собственный отец горевал на вокзале. — Должно быть, он чувствовал себя ужасно.
— Мы никогда не говорили об этом. Домой я вернулся совсем другим человеком. Чего только я не пережил за эти годы! Отец… Я думаю, он сразу все понял, с первого же взгляда. Он не давил на меня, не задавал вопросов. Только сказал, что останусь я или уеду — это не имеет никакого значения. «Лос Роблес» — мой дом, где мне всегда будут рады.
Радость и умиление переполняли душу Мариетты. Она твердила себе, что любой нормальный человек чувствовал бы то же самое, и старалась не замечать, насколько сильны эти чувства.
— Ему понравилось, что вы стали маршалом?
— В то время я им еще не был. То есть года два я служил в полиции, но неофициально. Работал на старого маршала, с которым встретился в Эль-Пасо. Его звали Лэнгли Тайнс. — Мэтью улыбнулся, вспомнив об этом. — Старина Лэнг Тайнс. Я частенько дразнил его «Старина Давным-давно»… как в той песенке, что поют в канун Нового года.
— Вы имеете в виду «Добрые старые времена»?
— Ну да, я его страшно доводил, но Лэнг не сердился. Он был добрый человек и мне в отцы годился. И все же, видит Бог, это был очень опасный человек, другого такого я никогда не встречал. Стрелял без промаха, мне иногда даже становилось жутко. Никто не мог с ним соперничать. — Мэтью вздохнул. — Старина Лэнг.
Мариетта ждала продолжения, но Мэтью молчал.
— Вы стали его помощником? — спросила тогда она.
— Что? Ну, в общем, да. Правда, неофициально. Встретились мы случайно. Однажды я сильно напился в салуне в Эль-Пасо, и мне грозили большие неприятности. Лэнг утихомирил парней, которые хотели убить меня, уж и не помню, за что. Может, просто за то, что я был скверный, упрямый мальчишка. Помню только, что очнулся я в местной тюрьме, и Лэнг пообещал вызволить меня оттуда, если я помогу ему поймать конокрадов в Мексике. Больше всего на свете Лэнг ненавидел конокрадов. Он часто говаривал: «Хорошая лошадь стоит человеческой жизни, особенно в этой стране». Конечно, он имел в виду Техас. По сравнению с Техасом все Соединенные Штаты казались ему чем-то второсортным.
— Разве Лэнг не был федеральным маршалом? — удивилась Мариетта.
— Кто? Лэнг Тайнс? — Мэтью посмотрел на нее, как на сумасшедшую. — Нет, конечно. Он был настоящий техасец — до мозга костей. Сначала работал рейнджером, потом стал территориальным маршалом, а когда шла война между штатами, дрался на стороне конфедератов.
— Но как же вы стали маршалом? — растерянно спросила Мариетта. — Ведь это почетная должность, и, чтобы получить ее, надо иметь очень хорошие рекомендации.
— Верно, — согласился Мэтью, — но Лэнг не был заурядным маршалом. Он считался лучшим. Во всей стране. Лэнг взял меня под свое покровительство, научил всему, что знал сам. В некотором смысле он заменил мне отца. Те годы, что мы работали вместе, были трудными. Чертовски трудными! Такие вещи со мной происходили, что хотелось бы вычеркнуть их из жизни. Но, знаете, Лэнг был прекрасным человеком и верил в закон. Он постоянно твердил: «Только закон отличает нас от животных»! И это правда. Я встречал парней, которые переходили черту закона. Они действительно были похожи на животных, даже хуже.
Ну, старина Лэнг уговаривал меня перейти на постоянную службу. У меня, дескать, есть к этому склонность. Думаю, он был прав, потому что мне и в самом деле все давалось довольно легко. Лэнг написал несколько писем своему другу, федеральному маршалу в Хьюстоне, и попросил его найти для меня место.
— И вы стали маршалом Соединенных Штатов, — закончила Мариетта.
— Еще нет. Это произошло после того, как я вернулся домой и прожил там несколько месяцев. Сначала я получил письмо от друга Лэнга. Он просил меня поработать с ним в Техасе. Но в то время я и слышать ничего не хотел о Техасе, о чем ему и написал. А через месяц пришла телеграмма из Фриско, от маршала США, который предложил мне пост в Калифорнии. — Мэтью искоса взглянул на свою собеседницу. — Друг Лэнга порекомендовал меня, поэтому я и получил эту работу. Я сказал об этом своим родным. Они не слишком обрадовались. Но дома мне нечего было делать. Ну, — Мэтью тяжело вздохнул, — я и согласился. Собрал вещички и опять уехал.
Он улыбнулся, ясно показав этим, что исповедь окончена. Мариетта улыбнулась в ответ и подумала, сколько же важного и интересного он еще не рассказал о себе. Ей очень хотелось спросить, почему Мэтью решил покинуть Техас и что случилось с Лэнгли Тайнсом. Но интуитивно она чувствовала (уж слишком много горечи было в его улыбке), что не стоит спрашивать: это будет неразумно и даже жестоко.
— С тех пор вы и служите маршалом? — спросила она с некоторым напряжением в голосе.
— Да. Не бог весть что, но все-таки работа, — небрежно ответил он.
— Не говорите так, — сказала Мариетта. — У вас прекрасная профессия, сэр. Она достойна восхищения, и вы знаток своего дела, раз до сих пор живы. — Заметив удивленный взгляд Мэтью, она принялась рассматривать повод, но все-таки заставила себя закончить: — И… я очень благодарна вам, маршал Кейган, за то, что вы для меня делаете. Я хочу извиниться за свои вчерашние слова… насчет моего отца… что вы на него работаете. Я была не права и очень сожалею об этом.
— Ладно, чего там, — выдавил он каким-то странным, слишком уж напряженным голосом.
Мариетта повернула к нему голову: Мэтью, нахмурившись, смотрел куда-то вдаль и с отсутствующим видом потирал грудь, словно у него болело сердце.
— Все в порядке, Этти. Можно было и не извиняться… И вообще нам пора ехать: тут кругом ни одного деревца, нас могут увидеть. Не знаю, зачем я все это рассказал.
Он явно сердился, и Мариетта почувствовала себя виноватой. Натянув повод и вонзив каблуки в бока Урода, Мэтью вдруг помчался галопом. Мариетта последовала за ним, недоумевая, чем так рассердила его.
К ночи они добрались до китайской деревушки, и Мэтью без труда нашел место для ночлега. Одна китайская семья охотно приняла чек, а взамен предоставила маленький сарай, где держали скот, и одеяла. Хозяева со смехом отвергли робкие протесты своих постояльцев и утолили их зверский голод дымящимся рисом и курятиной. Через некоторое время Мэтью и Мариетта удобно устроились на свежей соломе, которую постелили в сарайчике, выгнав негодующих овец из их привычного убежища.