— Единый энергетический центр планеты, — тихо сказал Дмитрий. — А это, по-моему, Артек… Да, совершенно верно. Самый большой детский курорт.
Прямо на них из воды шел мальчик. Он смешно отфыркивался, тер глаза, что-то кричал, поднимая фонтаны брызг, а за ним, неуклюже махая лапами, плыл щенок.
— Ну, это так… Просто мальчик с собакой. Случайный кадр… Хотя, погодите-ка… Это же сын Геннадия Рома! Значит, и сам он здесь. Сейчас поищем… Вот он! Видите, с аквалангом? Это человек, впервые севший на Юпитер.
А рядом Александр Громов, командир суперсветового звездолета "Двина". Девять месяцев назад он ушел к созвездию Бениты. Сейчас я попробую найти кадры старта. Так… Вот тут, пожалуй, видно все достаточно хорошо… Тфу ты! Я же не дал звук!..
…В комнату ворвался сдержанный гул космодрома. Плотная толпа людей обступила экипаж "Двины". Камера выделила среди них Александра Громова с братом, Рома, академика Ларина и чью-то дочку или внучку, которая накануне все допытывалась у Александра, не сможет ли она стать его прабабушкой. Они стояли чуть поодаль от всех, и было видно, как Ром что-то говорит Дронову, а девушка робко держит его под руку.
Потом камера вплотную приблизилась к Дронову.
— Пора! — сказал он. — Слышите, друзья, пора! Идите. Не надо больше нас провожать.
— Да, не надо, — согласился Ром. — Пора. Мой сын тебя встретит, когда ты вернешься.
Цепочка космонавтов отделилась от толпы и направилась к "Двине". Провожающие смотрели им вслед. Они стояли и смотрели даже тогда, когда были наглухо задраены люки. Они все знали, все понимали. Не в первый раз.
Хотя провожали так надолго в первый раз. Поверить в это было трудно. Но поверить было надо. Раз уж ты избрал себе такой образ жизни: улетать, возвращаться, ждать и не дожидаться. И стоять на бровке космодрома, провожая друзей. И стоять на мостике корабля, уходя от них на долгие годы.
— Володя! — прозвучало вдруг в динамике. — Володя, погоди-ка!
Брат Дронова поднял голову и вопросительно посмотрел на динамик внутренней связи.
— Я что вспомнил… У меня дома в кабинете бурундук сидит запертый. Привез недавно из Сибири. Очень симпатичный парень… Ты скажи сыну, пусть возьмет. Понял?
— Понял, — тихо сказал Володя. — Все понял…
И снова на экране Дронов. Теперь он беззвучно улыбается сквозь толстые стекла иллюминаторов. Высокий лоб и крутой изгиб бровей. И глаза человека, который видит вас в последний раз…
Кадры запрыгали, замельтешили. Потом откуда-то возникли два столба света, и в их пересечении вспыхнул корпус космического корабля.
— А это — "Двина-2". Завтра уходит на Венеру. Грузовой рейс, — все так же тихо комментировал Дмитрий. Местные корабли ведет околоземной Центр, а те, что уходят к звездам, — Галактическая служба наведения. Вот так она выглядит.
Тонкая серебристая стрела уходила в небо. Казалось, она поднимается прямо из океана, и, лишь приглядевшись, можно было заметить, что основанием ей служит ажурная платформа, опиравшаяся на правильной формы базальтовый остров.
Океан целиком заполнял экран, величину башни не с чем было сравнить: она, как макет без масштаба, не имела размеров. И только когда одинокое облако приблизилось к подножию башни, стало ясно, что высота ее колоссальна…
— Остров насыпан в океане, — сказал Дмитрий. — А башня выстроена из металла, полученного пятьдесят лет назад от переплавки последней военной эскадры… Мне вряд ли стоит добавлять, что все это под силу только объединенным народам, и только в мире социальной справедливости… А теперь мы в Москве. Это — Большой театр. "Садко", последний акт. Будете смотреть?
— Нет, — сказал Ратен. — Не буду.
Некоторое время они сидели молча. Перед внутренним взором Ратена возник человеческий муравейник, облепивший каменные громады Египта, галеры с прикованными к веслам рабами, гибель великой цивилизации инков, алчность Кортесса, последняя ночь Кибальчича, осужденного на смерть. По дороге на эшафот он думал о полетах в космос. Ратен увидел заснеженные дороги Сибири, по которым шли декабристы, баррикады Парижа, тупую, самодовольную рожу Вильгельма и синие лица солдат, задушенных газом в окопах.
Темные века истории Короны затерялись во времени, и Ратен воспринимал их скорее умозрительно, просто как факты, имевшие место. История Земли прошла на его глазах, и последние кадры, оборвавшиеся перед отлетом с Короны кровавой мясорубкой войны, так неожиданно вдруг завершились этой устремленной к небу серебристой стрелой, отлитой из последних военных дредноутов…
Странное чувство овладело им. Чувство причастности к тому, что сделано людьми Земли. Людьми, которые, в общем-то, были всего лишь членами большой космической семьи, такой большой, что она вмещала в себя и различные формы разума, и разные по уровню цивилизации.
Он посмотрел на Дмитрия. Тот по-прежнему сидел возле окна, и заходящие лучи солнца высвечивали его резко очерченный профиль. Только час прошел с тех пор, как Ратен переступил порог этого дома. И совсем немного времени прошло для него с той минуты, когда он впервые встретил землянина. Свирепый, полуголый надсмотрщик Царух, в ужасе бросившийся ниц, когда Ратен, защищая рабов, преградил ему дорогу силовым барьером, и вот этот спокойный в своем могуществе человек — единые звенья бесконечного процесса развития. Но сколько было окровавленных звеньев в этой цепи! Приди он, Ратен, раньше — все могло бы быть по-иному… А он не только не смог прийти вовремя, он и тут опоздал…
И эти чувства — гордость за людей Земли и сожаление, что Корона не смогла помочь им в самые трудные годы, эти чувства в первый момент вытеснили все остальное: растерянность, недоумение, просто тревогу — как он сумел заблудиться во времени? Опять этот пресловутый континиуум? Или, может быть, это остатки того галактического возмущения, которое разорвало временную связь Земли и Короны?
Дмитрий не нарушал молчания. Он, казалось, хотел дать ему время прийти в себя. И Ратен понял это.
— Ну, хорошо, — сказал он. — Картина, в общем, ясная. Остается только выяснить, какой все-таки сейчас год?
— Две тысячи сто тридцать пятый.
— М-да… Солидно. Скажите, Дмитрий, у вас есть серьезные релятивисты? Боюсь, одному мне в этом не разобраться.
— Релятивисты есть. А вот насчет разобраться — не знаю. Нам пока приходилось сталкиваться только с классическим взаимодействием массы и времени. У вас же, как я понимаю, концы с концами не сходятся?
— Не сходятся, — кивнул Ратен. — Я потерял двести двадцать лет. Просто, знаете, взял и потерял!
— Опоздали? — сочувственно спросил Дмитрий.
— Опоздал…
— Вот и отлично! Представьте себе, прилетели вы на Землю, а вас-бух! — и в клочья. Куда как заманчиво… Или вы недовольны?
— Мне нельзя быть довольным или недовольным. Я ученый.
— Вот оно что… Вы потеряли цель — да? Летели-летели, потом, оказывается, — зачем? Слушайте, бросьте вы эту метафизику. Не будьте утилитаристом!
— Не понял.
— Сейчас объясню…
Объяснить он ничего не успел, потому что раздался тихий щелчок, и тотчас же включился экран Большого Информатория.
— Ух ты! — сказал Дмитрий. — По Большому каналу, это что-то срочное.
Сообщение было действительно срочным. Галактический центр передавал, что "Двина" возвращается. Локаторы обнаружили звездолет на выходе из тоннеля, однако связь с ним установить до сих пор не удалось. Судя по характеру отраженных сигналов, "Двина" идет на крейсерской скорости и будет в окрестностях Земли не позже чем через сутки. Ученые теряются в догадках, чем вызвано неожиданное возвращение экспедиции.
Академик Ларин считает, что навигационные системы корабля не справились с пересчетом пространственно-временных координат. Главный конструктор, напротив, видит причину возвращения "Двины" в том, что методика пересчета, предложенная Лариным, дает слишком большой диапазон вероятностного разбрасывания, что не могло, естественно, не отразиться на точности пространственного интегрирования.