А Степа буквально стоял над душой, пока она не поела. Хотя Света так нервничала, что кусок внутрь и не полезет, считала. Вообще голода не ощущала… Но, стоило только укусить первый раз, и умяла три куска, даже не поняв, когда и как! Степан же с таким удовлетворенным видом за этим процессом наблюдал, какого Света и после секса у многих мужчин не видела. И сам не приступал к еде, пока не убедился, что она наелась.
Ну вот что за человек?! Не понимала совершенно! Из всех правил выбивался, как тот же Шуст! Но, одновременно с этим, будто и лучше всех остальных в этом мире осознавала Степана… Непривычно вовсе.
Иногда никакие слова или объяснения не нужны для того, чтобы буквально в головы забраться окружающим, понимая и «читая» их страхи и мысли. Вот так и Шуст сейчас предельно ясно понимал, что все, находящиеся в данной палате, нервничают из-за его присутствия.
Занимательно. Не то чтобы он к подобной реакции не привык, конечно. Однако сейчас-то мяч на их половине поля, он тут точно ни в тын, ни в ворота, ничего не понимает в том, что все эти врачи делать собрались… И не вооружен даже, так с какой стати они так в его сторону косятся, будто Шустов одним своим присутствием весь кислород им в пространстве выжирает?!
Стоит себе молча на пороге, считай, просто наблюдает…
По сути, как он понял, они не то чтоб делать что-то собирались, а как раз наоборот, не вводить очередную дозу препарата, который и поддерживал Талу в этом состоянии комы. Потому и присутствовали тут и Бондарчук, и еще какая-то врач (он был слишком сосредоточен сейчас, чтобы отвлекаться еще и на ее имя) анестезиолог-реаниматолог, которая планировала первые два часа наблюдать его чудо, ну и медсестра на подхвате.
Собственно, Шусту тут торчать не полагалось. Но его попробуй выстави, если интересы Талы задействованы. Денис точно не собирался больше пускать на самотек ничего из того, что ее лечения касалось. Так что да, стоял на пороге, вроде и не мешаясь, но и следил внимательно.
И, наверное, сам не вспомнил бы, когда у него настолько замирало сердце, как в тот момент, когда Тала начала медленно и сонно шевелиться, словно сквозь вязкую и плотную преграду продираясь сюда, к ним.
Денис застыл, весь будто в слух и глаза обратившись, жадно ловил малейшее изменение, задыхаясь от пожирающего внутреннего страха с невыносимым ожиданием! Черт! Закурить бы!.. Но в ее же палате, понимал прекрасно.
Начал меняться ритм писка всех тех аппаратов и мониторов, которые он всю ночь слушал, утратили равномерность показатели кривых. Врачи сосредоточенно отмечали каждый нюанс, о чем-то тихо и отрывисто переговариваясь. Анестезиолог, сделав какие-то пометки в карте, сейчас внимательно следила за Талой… Почти так же, как Денис.
А Шустов сам весь напрягся так, словно тугую стальную пружину скрутили до предела, хоть и мало на что мог тут повлиять.
Наконец, Тала как-то глубоко вдохнула, будто вынырнув из сна, дернула головой, поморщилась, явно испытав дискомфорт от движения, попыталась глаза открыть, но это ей вроде и не удавалось: моргала тяжело, часто.
— Тала? Вы меня слышите? — анестезиолог наклонилась ниже, фонариком светя в лицо его жене, видимо, проверяя реакцию на раздражитель.
— Д-да… — как-то вымученно кивнула Тала.
А Денис вздрогнул. Ее голос…
Нет, Жовнеренко предупреждал, да и Бондарчук ему объяснил все, оговорил, что на восстановление до года уйти может. Но все же голос у Талы изменился после операции, став совсем другим… Низкий, изломанный какой-то, будто шероховатый, надсадный… У него самого отголоском в горле сжалось, словно сдавило.
Хотя о чем он, ради всего святого! Она говорит и понимает! Возвращается к нему! Разве это не счастье?! А голос — вообще последнее, что значение имеет!
— Хорошо. Вы в больнице, вам была проведена операция. Вы помните, какой сейчас месяц? — продолжала анестезиолог, пока Денис с такой жадностью в любимые черты всматривался, что глаза запекло.
— Май… Почему меня? Какая операция?! Что случилось? А мама?.. — она говорила хрипло и тяжело, с паузами, разорвано, словно еще не проснувшись до конца.
Но это не отменило того, что все напряглись больше. Шустов так точно! Заметил и то, как обеспокоено переглянулись врачи.
Мать?! При чем тут ее мать?! Да и май с декабрем перепутать точно сложно…
О том, что мать Талы умерла, как и о всем семейном течении болезни, Жовнеренко их проинформировал, как понимал Шустов. Так что за на ***?
— Какой сейчас год, Тала? — мягко уточнила анестезиолог, явно пытаясь в тех же вопросах разобраться.