– А как же плата? – опять осведомился путник, и услышал в ответ:
– Плату обсудим вечером, у костра, как нагрянет ночь. А до той поры молчи и слушай, что я тебе расскажу.
– Слушаю, возница, слушаю, только скажи мне вот о чем, чтобы я ведал: откуда тебе известно про жизнь и смерть Тауша и про эту его Мандрагору?
– Мне все это известно, потому что имя мое – Бартоломеус Костяной Кулак, славен я как грозный рассказчик и все видел сам. А теперь – слушай!
И вот так начал скелет свое повествование…
Часть первая
В которой предполагается…
Глава первая
В которой мы узнаем о том, как Тауш появился на свет в Крепости Духов и как все указывало на то, что быть ему знаменитым человеком; а еще – о трех знамениях, что сопровождали его рождение
Тауш родился в городе под названием Гайстерштат, и вошел он в Мир в то самое мгновение, которое появляется между днем и ночью и немедля исчезает – вот ты его видишь, чуешь, а вот оно взяло и сгинуло, – и прояви матушка хоть малую толику небрежности, она бы потеряла свое дитя, выскочило бы оно у ней меж бедер наружу и завершилась бы наша история еще до начала – раз, и все. Но повитухи, бабки древние и мудрые, знали, как надо держать младенца и какие слова следует нашептать, чтобы прогнать окружившую его пустоту. Так что мгновение минуло, а Тауш остался.
Ох и рады были его мать и отец, ибо, видишь ли, оказался он их первым ребенком, и ему суждено было остаться единственным, а когда они узнали от повитух, что маленький Тауш родился в шапочке, то есть сделается известным человеком, да не в одном лишь Гайстерштате, великое веселье охватило дом. Мать его проклинала свои мучения, что длились часами – очень уж трудно шли роды, как будто мир, в коем Тауш жил прежде жизни, был самым лучшим, а этот, снаружи, показался ему какой-то жуткой дырой, – но потом, узрев добрые знаки в нем самом и вокруг него, шепотом попросила прощения, и весь дом лил над ним слезы, и были то слезы радости.
Какие знаки, спрашиваешь? Ну, видишь ли, он еще даже не вышел целиком – половина его маленького тельца все еще оставалась внутри матери, – когда появился первый знак. Мучительные вопли роженицы и крики, которыми повитухи ее подбадривали – все это затихло, едва Тауш высунул голову в Мир, а те, кого в доме не было – люди на улицах, в домах и на рынках, – позже клялись и божились, что все в Мире остановилось: ветер улегся, животные притихли, дети бросили игры, люди умолкли, жучки-паучки замерли, небеса застыли и даже мысли оцепенели. Тишина воцарилась в Гайстерштате и окрестностях; люди и звери молчали, недвижные, покуда Тауша не извлекли из утробы матери и не вложили ей в руки. И все вокруг, просыпаясь, боялись вернуться в этот мир, ибо обитель тишины, куда перенес их маленький Тауш, была слаще сладкого. Некоторые избрали своим уделом вечное молчание, больше не сказали ни словечка, а движения их стали редкими и скупыми – так сильна оказалась ностальгия по тем мгновениям, когда Тауш, высунув голову из материнского лона, решил с горечью, что в Мире слишком много шума.
И был еще один знак, через несколько дней после рождения, когда все в Гайстерштате проснулись утром и мучились потом несколько часов беспокойством: что-то шло не так, как обычно. А что именно? Сам не знаю, но как-то все было неправильно. Только к вечеру они поняли, что стряслось, и отправились искать тараканов и прочих козявок, ползучих да летучих, по погребам и кладовкам, под мостами и в садах, однако во всем Гайстерштате от насекомых не осталось ни следа. Больше ни в кого не впивались комары, блохи не кусали, пчелы исчезли целыми роями, жуки-рогачи не возились на земле. Целый день провели жители города без жужжания и стрекота, прежде чем поняли, что это тишина жужжит и звенит в ушах, громче любого насекомого в целом мире. Говорят, многих обуял страх: ведь известно, что насекомые жили на земле задолго до человека, а еще – что им суждено властвовать тут и после гибели людской, возводя замки-муравейники из праха наших тел. Но так уж вышло в Гайстерштате, что все букашки-таракашки взяли и исчезли, остались люди, ущербные, одни-одинешеньки, – а это, если верить молве, может означать лишь конец всем и всему, да еще и тому, что могло бы приключиться отсюда и дотуда.
Но недолго они боялись, потому что какой-то парнишка выбежал на рынок и заорал во все горло, дескать, там, в том доме, где родился на днях малец, как бишь его, Тауш, стоит такой шум, такой гул и такое жужжание, что прям стены трясутся и окна дребезжат. И все, кто только мог, бросились туда стремглав, так что вскоре весь город собрался окрест дома младенца Тауша, где яблоку негде было упасть, и слушал гомон насекомых, доносящийся из жилища бедных родителей, кои стояли на крыльце и только плечами пожимали, объясняя соседям, мол, дитятко всю ночь плакало, а теперь, когда все букашки-таракашки сползлись к нему в комнату, спит аки ангелочек. Это и было второе чудо при рождении маленького Тауша, святого Мандрагоры. Откуда я о нем знаю, спрашиваешь ты меня, дорогой путник? От отца моего, славного рассказчика, а в роду нашем, как говорится, щепка от полена далеко не улетит, да и косточка от скелета далеко не укатится.