— Поеду, чего уж, тащ майор. Только экипажа нет, забоялись ребята. В хороший меня переведите.
Ну и назначили, к вологодским, после переформирования прибывшим в составе 47-й гвардейской дивизии с Мулино. Жить можно, ребята спокойные.
— Слышь, Серя, заведи хоть на пять минут, остыло все к хренам собачьим.
— Ещё чего, — буркнул, не показываясь из-под чуть сдвинутого блина своего люка, мехвод, толстый добряк Серёга, — Керосина осталось — кот наплакал. Слышь, командир, надо на связь выходить как-то… Не то нашему пылесосу на километр горючки хватит.
Михаил вздохнул, в бинокль оглядывал бесконечные поля, исчерченные кое-где оврагами, горбатый обвалившийся элеватор на юге, дальше — переплетение арматуры, бетона и горелого дерева. Давно там всех убили, даже дым не идёт. А теперь ещё останки похоронит весенним снегом, опять примерзнет, потом оттает, пару раз будет перемешано миномётными залпами, и под конец надёжно утрамбуется танковыми гусеницами. Вот и все — следов от той жизни не осталось.
Михаил, привычно скрючившись, всунул обратно в башню прозябшее тело, избитое танковым нутром, богатым на железные хищные загогулины. С безнадежным сожалением потыкал замолчавшую навсегда после попадания радиостанцию, спросил сам себя, а заодно гремящего чем-то внизу, под ногами, в своей норе мехвода, похудевшего за месяц, грустного, с жалобно отвисшими щеками, Серегу:
— Так и не понял, что это прилетело? Не кумулятивное, точно. Снаружи коробки «Реликта» послетали, а не сработали. И дырки нет. Фугас поди какой-то… Вот рация и накрылась. Хорошо еще, вычислитель пушки живой. А то — как бы стрелять?!
— Да по кому нам стрелять-то? — отозвался Сергей, чиркал зажигалкой, закуривал, — Топлива почти нет. Куда хоть ехать? Ты, Миша, вот что — вылазь, да проводку-то, жгуты, проверь еще, пошевели хорошенько. Может, запоет наша шарманка.
— Да уж сто раз, — отмахнулся Михаил, — А думать нечего — на севере город, слышь, вроде, бухает? Или мне блазнит… Километров десять до него. Мы прошли по понтонам через реку вчера вечером, отмахали, говоришь, километров десять оврагами. Около трех ночи ПТУРщики нас с опушки шуганули… Зажгли танк сто первый номер, на девяносто шестом гусля слетела… Мы задом, закрывали их, помнишь? Потом «Верба» орал по радио — отход, мол, «мотолыга» еще экипажи снимала.
— Да помню, помню… Тут нас и накрыли фугасами, либо «Градами». Ну, я и покатил напролом, вниз, через ручей. Зато живы.
— Покатил, да не в ту сторону, — с сожалением погоревал Михаил, натянул опять шлемофон, кряхтел, пристраиваясь, как лучше снова вылезать наверх, не оббивая старые синяки, — Эх ты, Серя-засеря… Увез черт знает куда. Это ж, наверное, фашистский тыл, едрена мать…
Рома-наводчик вдруг, гремя ботинками и коленями, прополз по броне, юркнул в башню, сделал страшное лицо с выпученными голубыми глазами, зашипел Михаилу:
— Командир, слева — двести метров — люди!! Вон, за бугорком. Переползают вроде! Давай крутану башню и фугас досылаю!!! Толстый, не заводи пока! Тихонечко, влупим щас…
Михаил лег животом на влажное темя башни, обшаривал биноклем белеющее под быстро тающим снегом поле. В утренней дымке, перебежками вдоль канавы, за кисеей голых ивовых ветвей, мелькали темные размытые силуэты. Вроде трое. Как раз расчет ПТР. Похоже только, танка нашего они пока не видят. Сережа толстый с утра удачно заглушил свистящий турбиной Т-80 в плотном кусте на обочине.
— Отставить фугас. Башню аккуратно поверни налево. Рома, гляди в оптику. Наблюдать!
Сам Михаил бережно стянул с «Утеса» изодранный чехол, качнул люльку пулемета, медленно сопровождал семенящие фигурки длинным, сизым, с поволокой перегрева, стволом. Можно бы стегануть их короткой очередью, вот, сейчас выскочат на открытое место и полягут, изрубленные большими зенитными пулями. Уже близко, а танка все не видят, даже ворчание механизма поворота башни не слыхали — звуки от них уносит мартовский ветер.
— Эээ, командир, погоди! — зашипел из брюха машины наводчик, вцепился в сержантское Михино колено, — Там один ребенок вроде, в окуляре совсем мелкий. Может, местные спасаются…
— Какой еще ребенок?! Не вижу ни черта. Снег валит, еще и с дождем, — Михаил отвел взгляд от пулеметного прицела, пока нашарил на шее бинокль — фигуры исчезли, будто провалились в жирный непролазный чернозем, — Видишь ты их, Рома?! Глаз не спускай. Щас посигналю чем-нибудь, погоди. Пусть выходят — руки кверху.