— Тугодум же ты, братан, — засмеялся тихонько партизан, — Чего ж до завтра не подождал спросить?
— Да кто тебя знает, может, — фашист ты? — примирительно и почти с теплотой пожал плечами Михаил, — Ну, показывай, куда нам. Давай пацана на броню, чего ему грязь месить?
— А ничего, пусть помесит. Он, видишь ли, от костлявой чудом ушел, что ему судьбу испытывать, на железяке твоей — ПТУР ловить — ехать? — возразил Георгий, спрыгнул с танка, махнул рукой, — Разворачивай коробочку, земляки!! Поехали, покуда, на восток. Даст бог, сюда вернемся…
3
Плевелы — сыны лукавого;
враг, посеявший их, — дьявол;
жатва — кончина века,
а жнецы — ангелы.
(Евангелие от Матфея 13:39)
Бабушка у Виктора, скорее всего, была татарка. Поэтому-то и батя, ответственный опытный мастер механического завода, уважаемый многими в той, пропавшей тридцать лет назад стране, — был черноволосым, со светло-карими, даже рыжими, проницательными глазами. Виктору по юности от отца доставалось частенько — за курение в школьном туалете, за игру в лоснящиеся полустертые карты на вино в спортивной школе вместо тренировки, за продажу одноклассникам черно-белых фоток голых женщин с распущенными роскошными волосами.
Бабка с дедом приезжали в гости редко, раз в пару лет. Привозили из далекого Волгограда деревянный ящик с прелыми сладкими абрикосами, большой арбуз в темно-зеленой шкуре, уже одрябший за время путешествия в поезде, и посылочный ящик с вяленой каспийской воблой. Бабушка крепко обнимала смущенного Витька, трепала узловатыми пальцами за уши, слюнявила ему щеки, кричала отцу:
— Чтой-то, Вовка, парень твой этакой — гляди, отвык от бабки? Да поди ж, Витя, деда-то обойми хоть!
Дед напротив, степенный, немногословный, кряжистый своей будто каменной крестьянской фигурой и лысой головой внушал Виктору уважение. Одна нога у деда Егора осталась на войне, как раз на Мамаевом кургане в Сталинграде, где он теперь неподалеку и проживал в заслуженной от государства квартире. Говорил дед мало, про войну и вовсе помалкивал. Один только раз, когда восьмилетний внучок озоровал над приехавшим погостить дедом, обстреливая ему лысину бумажными шариками из сломанной шариковой ручки, Егор Ильич окликнул пацана, поманил железной рукой в седом старческом волосе:
— Витька, ну, подь сюды! Иди, не боись. Дай-ка руку, на, щупай…
Дед словил детскую пухлую ладошку, положил себе на затылок, на шею, куда недавно прилетали бумажные мякиши. Там под кожей, под багровыми рубцами катались острые железки, давили, видно, деду на позвоночник и на крепкий череп.
— Вишь, там чего, малец? Это немец мне осколки засандалил… Почитай уж сорок лет прошло — а все еще спать мешают. Ноги-то нет — Бог с ней, а вот голову на подушку не пристроишь — тут дело хуже…
— Ты не говорил, деда, — промямлил Виктор, чувствуя, что пришло время реветь, — Прости меня, я не буду больше.
— Пустое, — дед махнул рукой, — Не сержусь. Потом как-нибудь письмо тебе напишу. Ко Дню Победы. Расскажу, что вспомню. Может, интересно будет…
Письмо он и вправду написал будущей зимой, да такое толстое, что отправил его в белой тряпичной, облепленной сургучами бандероли, вместе с шоколадкой внуку и пуховой шалью для снохи. Написано было разными чернилами, на простых, чуть желтоватых листах без линовки, аккуратным, старательным почерком выпускника четырехклассной первой ступени Единой трудовой школы РСФСР образца 1926 года. Дальше деду учиться возможности не было — плотничать начал с восьми лет, а уж с двенадцати в полную силу орудовал пилами да рубанками.
Витька с удовольствием разбирал дедовы рассказы, думал, вот найду сейчас описание геройского подвига, да как раз и перепишу про это в школьном сочинении к девятому мая. Подвига в письме, увы, не обнаружилось. А было странное, про ночь перед первым боем, непонятное тогдашнему школьнику и потому пугающее.
Сентябрь был, первые числа. В степях палило, все кругом — сушь, пыль столбом, арыки пустые. Шли мы от Астрахани к Камышину, переодели уже, значит. Меня в артиллерийский дивизион, мол, сперва, на подготовку хотели. Ну, а по дороге ясно стало — идем прямиком к Сталинграду. Значит, там и бой принимать. Никто уж про отдых и не думает — сразу бы в бой. Такая маета на сердце.
На ночь встали где-то, местечко чуть в стороне от большака, МТЗ большой, школа. Нас-то три батальона, много. Того и гляди налетят «Лапотники». Так командиры по кустам разместили, костры жечь не велели.