5
Суд же Божий состоит в том,
что свет пришел в мир;
но люди более возлюбили тьму, нежели свет,
потому что дела их были злы;
(Евангелие от Иоанна, 3:19)
— За каким ч-о-о-ртом, ты их тащил, Жора?! — на Мызу совершенно не хотелось смотреть. Привычная уже внешность немного изуродованного мужика с розовыми рубцами на щеках, кривым малозубым ртом и полустесанным носом вместо обычной добродушной безусой рожицы превратилась в оскаленную морду питбуля. Он вплотную приступил к Савельеву, слегка сгибаясь по привычке, хотя и укрылись они все, вместе с остывающим танком, в глубоком овраге, в паре километров от переправы.
— Вот, значит, как?! Не твоих они мучали, так ты те-е-е-перь про Женеву вспомнил, ка-а-анвенция, блять? А ментов вон этих — они б не пожалели. Раздавили бы гуслями, помнишь, как Сашку в Славянске? За-а-был ты, голова у его была целая, а брюхо и ноги измочалили и бросили подыхать?!
Зорин с опаской наблюдал за разборкой партизан, опытным взглядом оценивал дергающегося, близкого к аффекту, заику, частящего мягким малороссийским говором, у которого автомат висит в боевом положении на животе и правая кисть — на рукоятке. Вмешаться, осадить, с капитанского своего положения? Куда там, ведь это партизаны притащили танк, спасли их, бестолковых, брошенных, прущих вслепую на убой. Сколько там осталось трупов, сколько разбежались? Нет, вмешиваться нельзя. Этого контуженного от расправы над пленными удерживает только авторитет товарища, лысого бородатого стрелка, русского добровольца.
— Остынь, Коля, — Савельев хотел нарочито спокойно, а вышло — естественно глухо и равнодушно, действительно, устал он смертельно за длинный кровавый день, — Своих ведь не вернешь местью. Давай лучше покурим… И времени у нас — не то, чтоб вагон. Видишь — дождик стихает, стемнело почти. Нам сейчас надо быстренько перегруппироваться, а ты — слюной исходишь…
— Ну, тогда — так. Шоб не обидно было! — Мыза перекинул автомат на бок, вытащил из ножен узкий, тускло блеснувший тесак с замотанной изолентой ручкой, попятился к сидящим в кустах азовцам, — Я щас одному — молодому — кадык вырву. Он чуть моей дочки постарше будет. А деда, так и быть, тащи в трибунал, Жора.
Савельев увидел, как вжал подбородок в плечи дрожащий парень с руническими шевронами на рукавах, а пожилой приподнялся, пополз вперед на коленях, тараторил:
— Ну, не вбивайте ж хлопца! Молодой он ишо. Люди вы, либо шо — нэ?
Георгию уже не хотелось искать выход. Хватать Мызу за пояс, выкручивать руки с ножом, или как — выстрелить ему в спину? За нарушение приказа? Так нет у него этого права, а у Мызы — право кровь за кровь, наверное, есть… Сержант Миша, командир геройского экипажа, наблюдавший распрю с надгусеничной полки танка, бросил догоревшую сигарету в темную земляную жижу, спрыгнул прямо перед Мызой, закрыл спиной пленных:
— Отставить, дядя. Приказа не слыхал? Отставить — и все! Кругом, сказал же, ну?!
— А-а-аа, ты тоже так?! Все вы — жалеете…Да ты-то, поглядеть на тебя — еврей вовсе. Уж тебя б они — как в войну, точно, первого. Ты на кресты глянь. Не люди это — волки…
Из сумерек удивительным образом возник Матвей, привел за ладошку белеющую личиком во мгле сестренку, влез между танкистом и Мызой, спокойно и сердито сказал последнему:
— Дядь Коля, не надо с ними сейчас. Мы отведем к нашим, и пусть судят. Я им мамку не забуду. Не трожь их, мы не такие, слышишь?
Хорошо, что стемнело, подумал Савельев. Потому, что у автоматчика Николая Мизгирева, бывшего слесаря с Луганщины, ныне беспощадного разведчика с позывным Мыза, затряслись плечи под сырым бушлатом, он закрыл свое уродливое лицо каменными черными ладонями, и медленно ушел мимо бойцов в темноту, за теплую глыбу танка, там, давясь слезами, сидел на корточках, курил и вспоминал, наверное, мертвых своих.
— Надо что-то решать, — Зорин вместе с танкистом и Георгием, отошли чуть дальше от своего маленького отряда, собрали совещание командного состава.
К переправе, туда, где еще отсвечивало багровое пламя догорающей колонны, но уже не слышны были хлопки детонаций или случайные выстрелы, отправили СОБРовца Костю вместе с наводчиком Ромой. Почти земляки оказались — Ярославль и Кострома, во всяком случае, одна у них река на два города — Волга, да и по возрасту — где-то рядом. Молодые, после первого боя есть о чем пошептаться. Савельев строго-настрого запретил им вступать в перестрелку, велел замаскироваться у переправы, дежурить до полуночи, дальше — смена. Для связи выдали им УКВ-шку, для крайнего случая имелись автоматы, а главное — молодые быстрые ноги, чтоб бежать, если что, в поля, и ни в коем случае — к оврагу с танком гадов не приводить.