— Я их охранять от бандеровских пуль не нанимался, — пожал плечами Савельев, — На общих условиях будут судьбу испытывать. В кусты подальше отведу, там примотаю к дереву. Есть вопросы, парни? Давайте за дело, времени мало. Вот тебе, Миша, рация. Заряд есть, я запасную батарею воткнул. Капитан, тебе, прости, нету… Если будет тихо — в шесть утра сбор здесь же. А пока — готовимся, братья…
Чем больше темнело небо, наливаясь чернильной бездонной пустотой, — тем больше в нем становилось рассыпанных осколков, острых, колючих звезд. Савельеву с детства казалось, что они сердиты и холодны.
— Ну, а ты что скажешь, дядя? Как, бишь, звать-то? Что такое звезды, как мозгуешь? — Георгий подергал веревки на лодыжках и запястьях азовца, задумчиво покумекал — может примотать его тоже, как молодого нацика, руки назад, да к березе? Выберется, дед, не ровен час, и с тылу устроит нападение.
— Та то ж ангелы оттуда глядят, окна в небе… А звать меня Федором. Федор Палыч, так значит. Шо ж ты нас близко посадил как, верная смерть ведь. Отвел бы подальше, командир. Положат, как пить дать.
— Ну и положат — так твои же, фашисты. Не обидно. Не все ж им баб да детей крошить? Некогда мне вас прятать. Ты лучше за волчонком своим смотри. За вами сзади еще один пикет, и боец специально глядеть поставлен, во-о-он с того дерева. Не дурите тут, и останетесь живы.
Пожилой покрутил головой, цикнул щекой недоверчиво. Молодой скрипел в темноте зубами, ерзал по траве, будто силился ослабить шнур, стягивающий колени и локти, притянувший тело к древесному стволу.
— А ну, утухни, фашист, — шикнул на него в темноту Савельев, — Тут желающих тебя порешить — уйма. Не шурши там, придурок. Слышь, Федор, Палыч, — сам ему скажи. Не то щас под задницу гранату без чеки подсуну. Чтоб сидел смирно.
— Пэрестань, Кирило! Пристукнут воны нас.
Савельев сел на корточки, достал бутылку с водой, поил деда, перед тем как уйти.
— Сколько лет-то тебе, Федор Палыч? Гляжу, — старый ты совсем. А на мове-то чешешь бойко. Идейный, значит, бандеровец. Чего ж, в школе уроки прогуливал? Забыл, как вот такие, — Георгий брезгливо щелкнул ногтем по нацистскому руническому шеврону на рукаве мужика, — Как они в печах славян, евреев и прочих жгли? Забыл, что они с Харьковом сделали? В сорок первом, потом в сорок третьем? Я вот думаю — искусали вас всех там собаки бешеные. И тебя, и пацанчика этого.
— А ты попробуй, по-другому жизнь устрой в Харькове теперь-то, — тихо огрызнулся Федор Палыч, — Ельцин нас побросал в девяносто первом году. Год от году — вытравили все, что мы знали. Нет больше той Украины. Другая теперь. Чего я тебе ишо скажу? Мне шестьдесят пять, а как на войну не пойду, если ты ко мне домой явился, вон, с винтовкою?! Ну, а паренек-то, Кирилл, сосед мой — он другого не знает. Это мне, старому, все помнится — и пятилетки, и первомай, и день Победы. А ему — то не ведомо.
Георгий вздохнул. Еще пяток минут потрепаться с дедом, и надо двигать на позицию. А пока можно перекурить. Вытряхнул из пачки придавленный, кривой «Бонд», прикурил, сберегая огонек в ладони.
— Положим, Палыч, про нынешний день промолчу, не моего ума дело. А с чего пошло-то, помнишь? С фашистских шествий, с Одессы — с дома профсоюзов, с Донбасса, с Луганщины. Пошто мучали местных, сепарами обозначили. Резали малых, больших. Это как?! Забыть надо?
— Дай тяпнуть, — закряхтел в темноте азовец, тянулся заросшим подбородком к сигарете, торопливо, с удовольствием, три раза причмокнул, глотал дым, — Это я не знаю. Мы с пацаненком дома тогда были. А честно-то сказать — тебе какое дело? Пусть разбираются с ними, с новороссами, кто поумнее. Я же не приехал в Москву с ружьем, когда вы Грозный бомбили? Аааа, молчишь. То-то и оно. Это знаешь почему? Дозволь сказать, я старше тебя, — Он понизил голос до шепота, наклонился к Савельеву, сколько позволили путы, говорил, — А потому, что мы с тобою — русские. Большой и сильный народ, нам никто — не указ. Русский мир, понимать надо! Да только ошибка вышла — этим молодым ребятам другое в школе рассказали, и баста… Им Бандера милее.
— Прощай, дядя Федор, — Савельев еще дал пару затяжек старому, прощаясь, — Вы тут тихо сидите. Авось выживем, доставлю вас до наших. В батальон свой не поведу, обещаю. Хана вам там. Сдам армейцам. Жить будете.
Пожилой азовец покивал в темноте уходящему Георгию, вздыхал тихо, бормотал:
— Тебе самому ишо выжить — задача, хлопец. Иди, не кашляй…
Кирилл рядом пошевелился, придвинулся к старшему, еле слышно, ломающимся голосом шипел:
— Послухай, Федор Павлович. У мене в штанини нож зашитий. Перегодимо трохи и виймай. Риж выреуки…