Федор Павлович молча, про себя, читал Богородицу и вглядывался в застывшее, черного стекла, небо. Ему казалось, что оттуда действительно глядят на них грустные ангелы, беспомощно сложив за спинами ненужные крылья.
— Т-т-ы чо, меня боишься, парень? — гундел в темноте, хлюпая по болотинке раскисшими берцами, Мыза, — Вон, ныряй за булыжник. Твое счастье — валун ээ-экий намыло. Устраивайся давай — и до утра дд-д-рыхни. Я пойду гранатки внизу прихороню, фрицам на радость. Ка-ак начнется дело — держись меня. Не с-сс-ы, победим… Кстати, ты тут как? Ну-у-у, к чему в смысле? Ты мент, што ли? А и бестолочи вы. И капитан твой тоже…
Мыза беззвучно захихикал, разевая влажно блеснувший голый рот.
— Сам ты дурак, — обиделся Константин, — Мы, понимаешь, спасать вас пришли. Сами решили, и капитан, и я. Да у меня в Ярославле два магазина, жил, как у Христа за пазухой. Ты вообще, был у нас, Волгу видал? Эх ты, казак… Не казак ты, а партизан. Наследник Ковпака.
— Ког-о-оо?! Ты чо тут мне бандерами разными тычешь? Я пять годов воюю с гадами этими, днем и ночью. Эх, не бой бы скоро — набить тебе рожу!
— Да это партизан Советский, фашистов бил! Во даешь, Коля. Не кипятись, пожалуйста. Наших вон вчера тоже — сколько положили? Все ради вас. Так что не ори. А я тебя на полном серьезе — в гости зову. Приезжай ко мне, я тебе город покажу. У нас, знаешь, сколько церквей? Красота. Только надо летом. Вот тут закончим, думаю, как раз ко дню Победы, и буду ждать. Жену, детишек бери. Все организую!
Мыза задержался, вздохнул через кривой нос, со звуком, бормотал, срываясь на свистящий шепот:
— Спасибо, Костян. Только зачем мне твой город, когда в моем — жена и дочка похоронены? Как это дело завершим, хочу часовню у них на могилке сварганить. У нас в батальоне мужик есть — Иван Силыч — так он мне сварить обещал, красивую, с железными кудрями. Мне ребята уже прутки разные ныкают, места помечают. Потом заберу. А ты вот, глянь-ко. Это с Питера художник приезжал, он мне и нарисовал часовню. Только осторожно, не порви. Красиво, правда? Как канареешная клетка. Вот там и будут мои птички жить, так думаю. Теперь они по небу носятся, с той поры, как в доме сгорели. А я почему так решил — от них и не нашел ничего, не осталось… Раз на земле их нет, могилки пустые — значит, в небе…
Константин с трудом глотал застрявшую в горле слюну, бережно принимал из черных ладоней Мызы карандашный рисунок ажурной часовни на пожелтевшем блокнотном листке.
— Некогда мне, товарищ капитан, — Михаил все же тихонько выбрался на башню, отвернулся, скомандовал в остывшее нутро танка, — Рома, давай с зарядами четко, как говорили. Порядок будет — фугас, подкалиберный, фугас. И не забывай наблюдение, тепловой визор тебе на что? Серега, и ты будь готов! Светать, кажись, начинает.
— Я на два слова, земляк. Мне бежать уже надо. Насилу с «Метисом» разобрался. Если б не ухарь этот контуженный — трудно бы понять. Ты это… Ты не думай ничего такого. Конечно, помню твою жену. Ну, то есть — видел ее, в отделе. По делам там, приходила вроде, в ПДН… Как не помнить? Город-то у нас — маленький, сам знаешь…
Аронов молчал, хотелось в темноте увидеть лицо капитана, да тому везло — ночь еще глуха. Обиды Михаил совершенно не чувствовал, даже мстительно не радовался, что Зорину тяжело подбирать ненужные, глупые слова, наоборот — чувствовал себя неловко, стыдно за него, хотел помочь — а непонятно, как?..
— Завтра, да сегодня уж, чего там — пять утра — бой будет. Вроде как помирать придется. Не хочу я так, не по-людски вроде. Ты прости меня, ну? Прости, сержант. Да она тебя только и любит, точно говорю. Детки вон у вас какие. Прощаешь? Не молчи, скажи, что? Ну, хочешь, дай в морду мне, а хочешь — стреляй, и все тут. Отойдем, вон, в овраг подальше… Виноват я, забава была. Подыхать с этим не хочу, Миша…
Михаилу представилась Галя, которой крепко нравился этот хамоватый капитан, пренебрегавший ею, любивший между прочим, невзаправду. А вот она, похоже, любила его по-настоящему. Пожалуй, он — ничего, злой, наглый, но настоящий. От этого уже не слишком больно, или еще больнее?..
— Давай условимся, Виктор, — Михаил в темноте легонько сжал плечо капитана, — Мы с тобой земляки. Твоих родных лично не знаю, а ты моих, так вышло, — видал. Как судьба решит нынче, а только кто вернется — память другого не забывать, близким все доложить. Отдельно попрошу — трое у меня деток, знаешь. Ты уж не оставь. Чем сможешь — помоги.
— Вернемся домой, Миша. Вернемся вместе, обязательно, — Зорин во мраке приобнял танкиста, в сердцах хотел сказать еще что-то, важное, искреннее, но не нашелся, наощупь, подсвеченный только звездами, побрел к реке, на свою позицию.