Три.
Альберт Эйнштейн даже вообразить не мог, насколько сильно он был прав. Скорость течения времени напрямую зависит от положения наблюдателя. Вильма, будучи наблюдателем, находилась в центре событий, где вой сирены играл с гулом вылизывающих корпус потоков раскаленного водорода в игру «кто первый пустит экипажу кровь из ушей», и секунды издевательски медленно тянулись сгущенным молоком. Капитанский перст уже тянулся к кнопке «заткнуть сирену», но либо он тянулся слишком медленно, либо Вильме не терпелось слишком быстро. Ее глаза слегка выглянули из орбит, пока она провожала обезумевшим взглядом робкое движение руки, а затем весь мостик расплылся в слезах, выдавившихся из-под ее век, и она продолжила счет уже в уме.
Два.
Сирена замолчала, и звук, отдающийся неприятным зудом в тазовых костях, оказался вовсе не звуком, а отголоском припадка, в котором астероид тряс своими буксирами, словно листьями под водородным штормом, прошибая себе путь сквозь плотные слои газа. С физической точки зрения отношения пустоты к занятому объему у вакуума и водородной оболочки Стража разнились лишь на доли процента, но именно эти доли процента отправили деформационные элементы конструкции в лихорадочный пляс, словно судно было сделано из бумаги, дрожащей под дуновением ветра. Система контроля массы, наконец-то, окончательно привела воздействующие на мостик силы в равновесие, и Вильма попыталась расслабиться, но это было подобно попыткам расслабиться в стоматологическом кресле под жужжание бормашины, раздражающей нижнюю челюсть. Она искала, на что еще можно отвлечься, но мысли тянулись даже медленнее, чем время и оставшиеся километры до выхода из Стража.
Один.
Его не зря окрестили Стражем. Задолго до момента, как колония Нерва была официально основана, разведчики обнаружили, что как минимум три спутника Стража имеют состав, нехарактерный для Есениной системы. Откуда бы они не взялись, Страж смог поймать их в свой гравитационный колодец, не пустив их вглубь системы, и это были лишь те объекты, которые он не поглотил. Возможно, мультисостав в данный момент пролетал недалеко от огромного скопления обломков мертвых звезд и планет, нашедших свое состояние покоя на металлическом ядре газового гиганта. Именно такие загадки вселенной и решались зондированием исследовательскими снарядами, а пилотируемые аппараты крайне редко опускались до жидкого слоя, где не было ни жизни, ни связи с внешним миром, ни перспектив.
Ноль.
Наступил один из редчайших моментов в ее жизни, когда она поняла, что не сможет больше сделать ни единого вдоха, если немедленно не понизит содержание крови в своей кофеносной системе.
Ради кофе стоило все это пережить.
Скафандры ВКД были устроены так, чтобы сдерживать у себя внутри атмосферное давление, не давая ему просочиться наружу, но они ни в коем случае не были рассчитаны на то, чтобы сдерживать давление извне, не давая ему превратить бедного космонавта в консервированный человеческий фарш. Внешнее давление, оказанное на буксиры при прохождении сквозь Страж, было очень большим с точки зрения конструктивных особенностей судна, и просто невероятным с точки зрения беззащитного человечка из мяса и костей, упакованного в герметичный костюм. Репульсионные поля не отменяли третьего закона Ньютона, а лишь заставили его акцентировать внешние силы на несущих двуквадровых балках, которые, теоретически, способны были пережить две-три ядерные войны. Тем самым металл смог выдержать нагрузку, но перепады внешнего давления грозили раздавить каждого, кто находился в негерметичной части корабля, а на Шесть-Три таковой являлась лишь первая палуба. От условий, несовместимых даже с самыми дерзкими человеческими фантазиями, ее отделял лишь лестничный пролет, запечатанный трехсантиметровой дюралевой заслонкой, усиленной ребрами жесткости из пятисантиметровой алюминиевой полосы, а когда двое техников закачали на первую палубу аргон под давлением в полтора Бара, у них закончилось воображение, и они больше не смогли придумать, чем еще им обезопасить свой центр управления. Проинспектировав их приготовления капитан Штефан Горак с неохотой отогнул кверху большой палец и отправился на мостик замещать Ильгиза, который в свою очередь был временно переведен на Ноль-Семь, замещать захворавшего оператора Виктора Чернявского.
Все то, что происходило на Шесть-Три, можно было описать любым словом, не являющимся синонимом к слову «порядок». При неполном экипаже и отсутствующем куске в корпусе работоспособная система контроля массы казалась каким-то предметом роскоши. Все делалось на коленке и как угодно, но не так, как должно было быть согласно изначальному дизайну. Шесть-Три все сильнее напоминал собой монстра Франкенштейна, и каждый раз, когда Штефан спрашивал, почему такая-то система зажигает аварийный сигнал, Клим ему не без издевки отвечал, что это, вероятно, из-за того, что Шесть-Три недавно попал в аварию, а Пинг добавлял воодушевляющее «просто заклей аварийный индикатор пластырем и забудь».
Так Шесть-Три и летел сквозь Страж. На пластыре.
К счастью, сами техники додумались прилепить себя к переборке комнаты отдыха вовсе не пластырем, а стяжными ремнями, чтобы от навалившихся перегрузок их не избил до смерти их собственный корабль. Пять секунд для них протянулись чуть дольше, чем для всех остальных — все эти пять секунд они были лишь пассажирами, от которых ничего не зависело и которым требовалось протерпеть еще целых десять дополнительных секунд затаенного дыхания, чтобы Штефан на мостике немного пришел в себя, сверился с приборами и передал им по радиосвязи:
— Мы проскочили.
Эта новость их не просто не успокоила. Они пропустили эту новость мимо ушей, когда свет несколько раз моргнул неисправным стробоскопом, на мгновения погружая двух космонавтов во тьму, из которой разноцветными глазками выглядывали индикаторы в гермошлемах, и выдергивая обратно на холодный неуверенный свет.
— Не к добру это, — прошептал Пинг, словно боясь звуком своего голоса испортить что-то еще.
Клим ответил ему озабоченным вздохом человека, которому до смерти надоело, что вокруг него все ломается вопреки тому, что он первоклассный инженер. В данном случае первоклассный инженер отличался от инженера средней руки тем, что первый сразу поймет, что все безнадежно, в то время как второй будет лелеять надежды, будто бы из куска копролита можно сделать кондитерское изделие. Тем не менее, обстоятельства вынуждали продолжать делать вид, будто этот труп с дыркой в груди размером с кулак сможет встать на ноги, стоит лишь наклеить ему пластырь. Полоса препятствий еще не закончилась.
Впереди оставался еще один тяжелый маневр.
— Штефан, — произнес Клим, с недоверием глядя на светильники, — напомни, сколько нам до Здоровяка?
— Примерно пятьдесят один час, — последовал ответ, — Но у нас возникли проблемы…
— Да, я их вижу, — свет снова мигнул, — Опять какие-то неполадки в энергосистеме. Проклятье, а я-то надеялся выспаться сегодня…
— Я тоже, но ты же понимаешь, что нам осталось совсем чуть-чуть. Последний рывок, и мы, наконец-то, сможем расслабиться.
— Не надо меня мотивировать, — последовал резкий ответ, — Я все прекрасно понимаю и без твоих наставлений, поэтому будь уверен, мы с Пингом сдохнем, но доведем эту машину до сервисного дока.
— Подыхать запрещаю, а вот отремонтировать то, что сломалось — это всегда приветствуется. Давайте, мужики, соберитесь, нам необходимо за двадцать пять часов привести Шесть-Три в более менее подобающую форму.
— Не могу сказать, что я разделяю боевой дух Клима, — вставил Пинг, — Ты ведь понимаешь, что возможности и времязатраты на ремонт напрямую зависит от характера поломки? А энергосистема — это очень сложный механизм производства и утилизации энергии, из которого состоит чуть ли не половина судна. Скажи, что именно у нас сломалось, и я смогу примерно сказать, насколько сильно мы замучаемся с ремонтом.
— Я не знаю.
— Что? — почти что крикнул Клим, не удовлетворившись ответом.
— Я не знаю, — повторил Штефан, — щит контроля повреждений не может интерпретировать характер поломки. Скажите спасибо тем, кто придумал впаять в нашу энергомагистраль полсотни кустарных модификаций. Марвин теперь не просто не может определить, что сломано. Он даже не знает, как все это вообще должно работать.