— Мы вот-вот достигнем точки отмены, — действовал Климу на нервы его капитан, ничуть не помогая тем самым перебирать самодельную электрическую цепь толстыми перчатками.
— Никаких отмен, — раздраженно рычал Клим в ответ, тщетно стараясь почесать взмокшую спину о подкладку скафандра, — Не для того мы все это затевали, чтобы что-то там отменять. Я все исправлю, обещаю. Разве было хоть раз такое, чтобы я не выполнил обещание?
— Не было, — согласился Штефан, — Но ты и обещания даешь не так часто, как хотелось бы.
— Потому что я обещаю лишь то, в чем точно уверен. И я уверен, что у нас все получится. Только дай мне еще немного времени.
— Постой, сейчас я тебя переключу на другой канал.
— Зачем?
— Хочу ретранслировать твой сигнал по лазерной связи прямо на Здоровяк, чтобы ты сам попросил его подвинуться в сторонку и дать тебе побольше времени.
Клим ничего не ответил, если не считать того, как он шепотом выругался себе под нос, что-то проворчал на тему того, что его опять отвлекают от важной работы, и вернул все свое внимание в важную работу. В жизни каждого человека бывают минуты просветления, в которые даже при безрезультативной работе у человека все равно получается максимально сосредоточиться на какой-то задаче и выполнять привычные действия так, будто его законсервированные в толстый перчатки руки — это узкоспециализированный механизм из закаленной стали, способный делать все быстро, точно, а главное — без ошибок. Именно такие минуты послужили живительной смазкой в уставших сочленениях Клима, когда он наткнулся на затерянную в заросшем проводами лабиринте охладительных установок карболитную коробку, из которой выглядывали цифровые индикаторы и причудливыми цепями тянулись вглубь переборки длинные звенья хрупкого гиперпроводника, окутанные неплотной муфтой прозрачной изоляции из армированного полиуретана. Ее термореактивный корпус дразняще подмигивал ему зелеными глазками-индикаторами, и техник на ощупь выбрал на изоляции случайные места, в которые вонзил щупы-иголки, и уронил взгляд на хаотично бегающие показатели.
— Пинг! — в его взволнованном тоне была отчетлива слышна кратковременная остановка сжавшегося от радости сердца.
— Да? — спросил Пинг, заранее зная, что обозначает этот тон.
— Как сказал один мужик, который очень любил водные процедуры, нашел! Это автоматическое ГП-реле!
— Никогда им не доверял, — последовал раздраженный ответ, — Говорил же, что надо полагаться на аналоговые устройства.
— Сейчас нет времени полагаться на аналог, — бросил Клим взгляд на часы, — У нас есть около часа, чтобы заменить реле. У нас ведь есть запаска на складе?
— Найдем. Я сейчас как раз рядом со складом. Сколько ты говоришь осталось?
Клим скосил глаза на часы.
— Шестьдесят семь минут.
— Мы управимся за пятнадцать.
29. Чтобы ты начал умирать
В космосе дисциплина — это не пустой звук, а та черта, которая часто отделяет рабочие условия от полного хаоса, а космонавтов от гибели. Именно дисциплина делает экипаж организованным, функциональным и слаженным механизмом, в котором ни один винтик не выкрутится из своей гайки и не сломает пару зубов шестеренке за то, что та без спроса позволила себе выпить лишнюю каплю литиевой смазки. Пусть экипажи многих кораблей и привыкли допускать между собой некоторые фамильярности, но каждый из них постоянно думал о рамках… за исключением случаев, когда забывал о них. В случае с грузоперевозочным сегментом коммерческого флота эти рамки были предельно простые: не выражать ни к кому особого отношения, относиться к коллегам с уважением, не ставить в приоритет личные интересы и всегда помнить о командной цепочке. Командная цепочка всегда начиналась с капитана и заканчивалась двумя техниками, прозябающими большую часть рабочего времени в закромах машинного отделения. Если предположить, что один из техников однажды начнет совершать действие, идущее вразрез с правилами техники безопасности, отметки в его послужном списке будут на совести капитана. Если капитан отдал технику прямой приказ прекратить нарушение техники безопасности, техник, безусловно, обязан подчиниться, если в силу не вступают какие-либо особые условия, вроде доказанной недееспособности самого капитана. Если техник проигнорировал легитимный приказ, капитан должен отдать приказ повторно, даже если абсолютно уверен в том, что у нарушителя не торчат бананы из ушей. В случае, если приказ был повторно проигнорирован, капитан вправе применить умеренную силу с последующим отстранением виновника от исполнения обязанностей. Если же возможности капитана оказались ограниченны или (ну вдруг) виновник окажет сопротивление и даже применит силу, чтобы оттолкнуть от себя главного человека на борту, это уже можно было считать преступлением, которое страшно не столько своей тяжестью, сколько беспрецедентностью. Если кто-то вдруг вздумал вступить в физическую борьбу с капитаном, то он либо полный дурак, либо совершенно отчаянный дурак, но ни тех ни других в космос старались не пускать. Уж слишком важна в космосе дисциплина, чтобы отправлять туда тех, кто не готов ее соблюдать. К сожалению, люди со временем пересматривают свое понимание дисциплины, и сложно определить тот момент, когда человек обрел готовность преступить роковую черту, как и сложно определить то, насколько прав он был в преступлении этой черты.
Поскольку связь сквозь астероид была невозможна, все буксиры были связаны в единую цепь ретрансляторов, поэтому эфир гудел от переговоров, словно разворошенный пчелиный улей, пока Здоровяк медленно бросал на мультисостав свою необъятную тень, негласно предупреждая о том, что космос не так-то пуст, как хотелось бы.
— Что происходит?
— Немедленно прекратите!
— Штефан!
— Послушайте же вы…
— Даже не думайте…
— …либо помоги мне…
— Вы совсем с ума посходили?
— …либо иди к черту…
— …Здоровяк приближается…
— Это приказ!
— Пинг, что вы делаете?
— Ковальски, это вы?
— Прекратите засорять эфир!
— Вы умрете!
— Да возьмите же контроль…
— …перепады давления…
— Вы все трусы!
— Пинг, немедленно вернись!
— Все кончено, время вышло.
— Вы потом молить меня будете…
— Закрой рот, Клим!
— Прости, но он…
— Да замолчите же вы!
— …еще никогда не ошибался.
— …под суд отдадим вас…
— Как? Мы же все умрем!
— Да одумайтесь же вы, два идиота!
Последняя фраза принадлежала Штефану, и если капитан назвал своих подчиненных двумя идиотами, значит определенно происходит нечто ужасное.
Женщины по натуре такие существа, которые зачастую вслушиваются в интонацию сильнее, чем в значение сказанных слов, и последняя фраза Штефана кричала всеми нотами между животным страхом и звериной яростью. Чтобы довести свои голосовые связки до таких звуков, надо было быть либо выдающимся артистом, либо человеком, утонувшим в отчаянии, и на артиста Штефан точно не был похож. Ирма уже дважды слышала такое совсем недавно в своем собственном крике, который чуть не вдавил ей барабанные перепонки в череп, многократно отразившись от стенок ее собственного гермошлема. Оба раза она чувствовала костлявую руку космической смерти на своем плече, и теперь Штефан столь же отчетливо чувствовал ее зловещее присутствие на борту своего корабля.
После того, как общий канал заглох, по мостику процокала серия щелчков, с которой Ленар переключился на частный канал связи. Напряженное любопытство витало в воздухе, придав ему твердое агрегатное состояние, и даже сглотнуть слюну казалось кощунством на одном уровне с болтовней в театре во время арии.