Работа в должности директора областного краеведческого музея требовала, по убеждению Кравцова, сугубой осторожности. Никогда нельзя было забывать о том, что Ордатовская область принадлежала к "красному поясу" и управлялась губернатором-коммунистом, да ещё с опорой на прочное большинство из членов КПРФ в областной Думе. Поэтому для музейщиков важно было не раздражать местных "красных" и в то же время не вызывать нареканий заезжих методистов из федерального министерства культуры слишком отсталыми подходами к освещению событий советского периода. По идее, давно назрела необходимость коренного обновления экспозиции в соответствии с новыми трактовками гражданской войны, коллективизации, индустриализации и "развитого социализма", но этого никак нельзя было сделать, не обидев местных правителей.
Кравцов вышел из положения хитро: он затеял чрезвычайно кропотливую, рассчитанную на годы, разработку концепции новой экспозиции. И пока научные сотрудники музея создавали соответствующий объёмистый документ и по частям согласовывали его с местными профессорами истории и методистами из министерства, из музейных залов было удалено всё, что могло вызвать раздражение как областного руководства, так и столичных чиновников. Возникшую пустоту заполнили политически-нейтральными экспонатами, в основном по этнографии и культуре края. В итоге музей приобрел пестрый, сумбурный характер лавки древностей. В его залах стояли вдоль стен купеческий сундук, старинная фисгармония, подвесная люлька из крестьянской избы и даже средневековый рассохшийся чёлн, найденный в болоте, а в витринах красовались пивные бутылки XIX века с вензелем местного пивоваренного завода, афиши городского театра начала ХХ века, дореволюционные фотографии выпускников Ордатовской мужской гимназии и многое иное столь же разнородное и случайное.
Напрасно Каморин раза два на внутренних музейных совещаниях наскакивал петушком на столь очевидные проявления музейного неустройства и ратовал за возвращение к тому, что называл "историческим подходом к созданию экспозиции".
- Так ведь ещё не разработана концепция новой экспозиции, - разводил руками Кравцов, чистосердечно, как будто, признавая свое бессилие в создавшихся условиях и в то же время хищно, точно кот при виде воробья, прищуриваясь.
- Но отчего же не подготовить какую-то временную концепцию? Ведь столько событий истории нуждается в осмыслении и отражении по-новому! Это не говоря уже о фактах последнего десятилетия, которые вообще никогда не освещались в музейной экспозиции! - настаивал Каморин, хмелея от собственной смелости.
- То есть вы придумаете что-то завиральное, а я буду отвечать? - как будто совсем спокойно удивлялся Кравцов, щурясь уже с откровенной, презрительной насмешкой. - Так получается?
- Почему же я один - все будут думать и предлагать что-то, - пытался отстоять свою позицию Каморин.
- Но отвечать-то за действия, не согласованные ни в министерстве, ни в управлении культуры, придется всё-таки мне одному!
- Надо же что-то делать, - уже смущённо продолжал Каморин. - Люди приходят в музей для того, чтобы понять, каким было наше прошлое, а видят только фисгармонии, люльки и прочий старый хлам.
- Если для вас памятники истории и культуры родного края всего лишь старый хлам, то я не понимаю, зачем вы работаете в музее.
- Павел Петрович, молодой человек увлёкся и говорит не то, что думает на самом деле. Он просто полемически заостряет свою мысль. Простите его! - вмешалась Шаева. - Дмитрий Сергеевич не прав, но самолюбие мешает ему признать это, - добавила она, быстро взглянув на Каморина. - Мы, старшие, должны быть мудрее.
- Тогда прекращаем этот бесполезный разговор, - холодно, презрительно заключил Кравцов. - Вам, юноша, хорошо. Вас есть кому защищать.
Каморину надолго запомнилось мутное чувство вины и стыда, которое он испытал после столкновении с Кравцовым. Он сам не понимал, в чём он виноват и чего должен стыдиться, если по существу прав, - ведь одного только беглого взгляда на убожество музейных залов было достаточно, чтобы убедиться в этом. Может быть, сила позиции Кравцова в простой житейской мудрости: покорно принимать то, чего нельзя изменить? Но, опять-таки, интересы дела требовали риска - в этом Каморин не сомневался ни минуты. И чем, собственно, рисковал директор, которому оставалось три года до пенсии? Ясно: ничем особенно серьёзным. И всё-таки Каморин почувствовал, что в чём-то виноват, может быть, в том только, что не сумел убедить начальство...