Кравцов взял чистый лист бумаги и неровным почерком с густой, ветвящейся вязью петелек и узелков набросал приказ "О наложении дисциплинарного взыскания на Каморина Д. С." и затем текст объявления о проведении общего собрания коллектива по обсуждению "чрезвычайного происшествия в музее". Написав сначала в наброске приказа о том, что "Каморин допустил грубое нарушение трудовой дисциплины, приведшее к хищению ценного экспоната", Кравцов подумал и исправил "грубое" на "грубейшее", а перед словом "ценного" вставил: "особо". Затем он вызвал секретаршу Лену Пак и приказал отпечатать написанное, отнести объявление на подпись к председателю профкома Алдушкиной, получить на первом экземпляре приказа расписку Каморина в том, что он ознакомлен с этим документом, и вывесить оба текста на доске объявлений возле своего кабинета. Лена бегло вчиталась в директорские каракули, на миг изумлённо вскинула свои тонкие бровки, но тотчас вернула на лицо обычное почтительно-безучастное выражение.
... На следующий день Каморин лишь внешне продолжал заниматься карточками. Сознание его было поглощено предстоящим собранием. Ещё утром, томимый отчетливым предчувствием беды, Каморин сразу направился к методическому кабинету, перед дверью которого висела доска объявлений. На ней рядом с давнишним графиком отпусков ему бросились в глаза два свежих листка. Об одном он догадался сразу, ещё не успев вклядеться: это был, конечно, вчерашний приказ об объявлении ему выговора. Но что означал второй листок? Каморин приблизился к доске и прочитал объявление о назначенном на сегодня на семнадцать часов общем собрании коллектива с единственной повесткой дня: "Чрезвычайное происшествие в музее - хищение особо ценного экспоната".
"Так!" - негромко, тоскливо сказал самому себе Каморин, вдруг сразу осознав, что под всей прежней его жизнью подводится итоговая черта и начинается что-то новое. Наверняка его уволят. Но если даже всё сведется лишь к публичному словесному поношению, - а уж без этого явно не обойдётся, судя по сегодняшним высказываниям Кравцова, - как оставаться после этого в музее? Другой же работы для себя Каморин просто не представлял.
В отделе с самого утра его как бы не замечали. Светлана Шаева отмалчивалась, а две другие сотрудницы, Елена Шонгурова и Надя Гейст, переговаривались между собой исключительно о разных пустяках. Каморин невольно прислушивался к их болтовне. Он испытывал одновременно облегчение и обиду оттого, что говорили не о нем и вообще не проявляли к нему ни малейшего интереса и участия. Впрочем, на сочувствие со стороны Шонгуровой и Гейст он и не рассчитывал. Обе дамы были старше по возрасту и не особенно жаловали его. Правда, держались они с ним внешне корректно, но и только, без намёка на теплоту. Может быть, эти бойкие на язык подружки не задевали его лишь затем, чтобы не вызвать неудовольствие Светланы Геннадьевны, поскольку понимали, что заведующей отделом важно сохранить в своем маленьком "бабьем царстве" мир и спокойствие, а заодно - и единственного молодого человека.
Думая о своем, Каморин на какое-то время перестал воспринимать разговоры сотрудниц. Пока не осознал вдруг, что речь идет о Мирре Чермных и ее семействе.
- Мирра Николаевна очень тревожится в последнее время. Вчера ей было нехорошо с сердцем. Она отказалась даже вести экскурсию, - рассказывала Елена Шонгурова.
- Это из-за дочки? - живо заинтересовалась Надежда Гейст. - Так ведь у Анжелы есть парень, и вроде к свадьбе у них дело идет. Или жених не хорош?
- В том-то и дело, что человек он тёмный, условно осужденный, - ответила Шонгурова, быстро, с цепким вниманием, взглянув на Каморина. - А тут ещё эта история с кражей в музее...
- А какое отношение он имеет к этому?
- Накануне его видели в музее...
Подружки переглянулись, замолчали на минуту и затем заговорили о другом.
Каморин задумался над вопросом: зачем Шонгурова заговорила о спутнике Анжелы? Ясно было, что сделала она это не спроста - недаром ещё взглянула на него, словно проверяя произведённое впечатление. И тут на самом деле есть, чем впечатлиться. Она сказала две важные вещи: что будущий зять Чермных имеет судимость и что появление его в музее в роковой день запомнилось не только одному дежурному. Может быть, своими подсказками она хотела помочь ему, гонимому? Это не исключено, хотя отношения между ними не допускают как будто возможность такого горячего участия... Но возможно и иное объяснение: она просто решила подыграть музейному начальству, подтолкнув Каморина к скандалу, чтобы он утопил себя наверняка. Чтобы на собрании он встал и заявил: в день похищения в музее был зять Чермных, уже судимый, - с ним и разберайтесь. Сколько визга возмущённых подруг Мирры Чермных будет после этого! Мол, виновник несчастья пытается переложить ответственность на других, возводит поклёп на членов семьи уважаемой и заслуженной сотрудницы! И при этом Шонгурова мало рискует. Она понимает, что Каморин не станет ссылаться на её слова, говоря о спутнике Анжелы. Ему не позволит этого, ха-ха, "кодекс рыцарской чести" - понятие нелепое и смешное в применении к нищему "эмэнэсу", что и сам "эмэнэс" прекрасно понимает, но тем не менее иначе поступить не может. А сотрудницы отдела её, конечно, не выдадут.