- Несправедливо обвинять в случившемся лишь дежурного по музею, - слабым, до странности невыразительным голосом начал он. - Кто угодно может пройти мимо дежурного в качестве посетителя. Находясь в вестибюле, нельзя следить за происходящим в залах. Если прошедший в музей злоумышленник сумел где-то спрятаться, то произошло это не по вине дежурного. Кого нужно подозревать, решать не мне. Но хочу напомнить о том, что вечером накануне кражи в музее был подозрительный посетитель, парень в толстовке, которого ранее не раз видели в музее как гостя одной из сотрудниц, а именно Мирры Николаевны. А кто видел, когда он покинул музей? Лично я выходящим его не видел. Если я и виновен, то лишь в том, что с доверием относился к сотрудникам и людям, связанным с ними.
- Возмутительно! - негромко, но так, что было слышно всем в зале, провозгласила начальница отдела дореволюционной истории Вера Курышова с гневным румянцем, мгновенно вспыхнувшим на её дряблых щечках, уже готовая к схватке. - С больной головы на здоровую!
- Если при попустительстве кого-то из сотрудников преступник спрятался в рабочем кабинете, то что же мог сделать дежурный? - упрямо продолжал Каморин, возвысив голос. - Всем известно, что дежурный не может обходить рабочие кабинеты. И на то есть простая причина: запасные ключи от кабинетов висят в особом опечатанном ящике, который позволено вскрывать лишь в случае пожара или другого чрезвычайного происшествия, Я следовал этому общему правилу. Кражи случались и ранее, но до последнего времени считалось, что все мы доверяем друг другу и что долг каждого сотрудника - не позволить постороннему спрятаться в служебном помещении. Между тем обстоятельства дела указывают на то, что вор скрывался до моего ухода именно в одном из служебных помещений, проникнув туда при попустительстве других сотрудников. Теперь поспешным изгнанием меня, до завершения следствия и начала судебного разбирательства, здесь пытаются закрыть саму возможность постановки вопроса о причастности к краже других сотрудников...
В зале послышались возгласы удивления, побагровевший Кравцов крякнул от досады, и все эти шумы перекрыл возмущенный голос Курышовой: "Ну это уж слишком!"
- Я не утверждаю, что кто-то другой виноват, - как будто совсем невозмутимо, но только еще более невыразительным, скучным голосом продолжал Каморин. - Речь идет лишь о том, что не надо спешить с выводами. Пусть в происшедшем разбираются следователи, а нам здесь решать нечего.
Несколько мгновений Каморин молчал в ожидании реакции коллег. На лицах большинства он прочёл изумление, к которому у некоторых примешивалось и что-то иное, похожее на раздражение или насмешку. Иные сотрудники казались задумчивыми, печальными (в их числе Шаева и очень симпатичная ему Алла Бутенко из отдела природы), но всё-таки он понял, что рассчитывать на их поддержку нельзя. Начальственный гнев была слишком явным и сильным, чтобы кто-то посмел высказаться в защиту обречённого. Сочувствующие просто попали бы под раздачу за компанию. Он вдруг понял, что проиграл, и ощутил безмерную усталость. В груди его возникла сосущая, тоскливая пустота, а ноги стали шаткими. Стояние перед толпой недоброжелателей, словно перед расстрельной командой, стало невыносимым, и он поспешил вернуться на своё место в первом ряду.
- Однако... - начал было Кравцов, медленно поднимаясь.
- Постойте, Павел Петрович, я скажу! - пылко вскинулась Курышова, бледная от волнения.
Ах, чуяло сердце Каморина, что без Курышовой дело не обойдется. Хотя он и понятия не имел, почему ненавидит его эта злая фурия. Но в том, что она воспользуется подходящим поводом, чтобы изречь новую гадость о нем, - в этом сомневаться не приходилось. Всё было так предсказуемо! С первых же дней своей работы в музее он уяснил, что с ней будет трудно. Как раз в ту пору в хранилище музейных фондов затеяли ремонт, и нужно было без конца переносить с места на место несметное количество коробок, папок и разных крупногабаритных предметов вроде пулеметов, чучел зверей и древних кресел. Курышова принимала во всем этом живейшее участие, и внешне это выглядело вполне естественно: ведь именно её отдел собрал и опекал наиболее древнюю и ценную часть музейных богатств. Но Каморин сразу заподозрил, что она просто использует случай для того, чтобы лишний раз покомандовать и покричать, проявить себя властной начальницей, да ещё за пределами своего собственного отдела.