- Нет, погоди, - пробормотал он растерянно, опускаясь в кресло. - Я не понимаю, что происходит. Ритон я добыл, а теперь должен отказаться от него только потому, что на собрании в музее вспомнили о нас? Но разве возвращение украденного что-то изменит в нашей ситуации и мы не будем первыми подозреваемыми?
- Отец позаботится об этом, - тихо ответила она.
- О чужом человеке он заботиться не будет, а с тебя взятки гладки. Виновным могу быть признан только я. И ещё не факт, что твой отец выручил бы меня, будь я его зятем.
- Если вернем украденое, тебе ничто не грозит.
- А я не хочу терять в Ордатове ни одного лишнего месяца. Мне здесь осточертело! С тобой жизнь не мёд. А папаша твой прижимист. Да и вообще богат он только по масштабам убогого Ордатова.
- Ну и проваливай!.. - задохнулась она от гнева.
- Хорошо, я уйду. Только сначала отдай мне ритон. Я передумал.
- Нет! Его нужно вернуть в музей! Я не хочу подводить свою мать! Не хочу, чтобы её обвиняли в нанесении ущерба государству!
- Ах, так? Ты хочешь, чтобы я взял силой?
- Как ты это сделал в ателье, с Лоскутовой?
- Что я сделал с Лоскутовой?
- Ты убил её, чтобы взять её деньги! Потому что преступен по натуре и хотел чувствовать себя крутым!
- Я просто испугался, когда она вбежала в кабинет, - тихо сказал Котарь, побледнев. - При виде меня она вытаращила глаза и открыла рот, чтобы закричать. Мне нужно было, чтобы она молчала. Я думал только об одном: нельзя позволить ей кричать. Я схватил шило, которое лежало на её столе, и ударил её. И сразу выскочил в коридор. Там вдоль стены стояли шкафчики для одежды. Я открыл наудачу один, который оказался не заперт, и спрятал шило в куче старого тряпья, которое лежало там в самом низу. Этим же тряпьём наскоро вытер рукоятку шила. И закрыл шкафчик. Все это заняло несколько секунд и было совершено почти автоматически, бездумно.
- Но как же признание старой швеи, этой... Бауловой?
- Не знаю, как следователь этого добился. Наверно, внушил ей, что улики против неё, поэтому её все равно осудят, и запирательство лишь усугубит её вину и наказание...
- А ты не боишься, что я сейчас закричу? Отец дома, и стоит мне крикнуть...
- Ну, не дури... Ты же на самом деле не хочешь мне зла, Цыпа...
Что-то дрогнуло в её лице, когда она услышала это имя. Так называл он её во время любовных игр. И порой в этом детском слове она чувствовала его неподдельную нежность. Пусть это случалось не часто, но тем дороже были были для неё такие отрадные мгновения. Они помогали ей переносить огорчения, которые он часто причинял ей, и прощать его.
Но теперь она отступила на шаг, потом на другой, когда он с протянутыми руками начал приближаться к ней.
- Чего же ты хочешь, Цыпа? Ну, чего, миленькая? - ласково говорил он, подбираясь ближе.
Ему казалось, что всего важнее сейчас - не сводить с неё глаз, чтобы всё длить и длить контакт взглядами, гипнотизировать её, внушая покорность. Но она сделала ещё шаг назад и вдруг стремительно, точно кошка, вскочила сначала на кресло, а затем на подоконник.
- Дурочка! - он едва не сорвался на крик. Он мог бы в один прыжок преодолеть расстояние до окна и попытаться схватить её. Но удержал бы он девичье тело от последнего, отчаянного рывка сквозь стекло? Уверенности в этом не было никакой. Попытаться уговорить, заговорить её - вот всё, что оставалось ему сейчас.
- Мы ведь уже добились того, чего хотели, Анжела, - заговорил он вкрадчиво, но от волнения голос его предательски дрогнул. - Почти. Нужно лишь воспользоваться плодами достигнутого. Ты понимаешь теперь, почему я не могу оставаться в Ордатове. Я уеду, устрою свою судьбу и всегда буду с благодарностью вспоминать о тебе. А ты заживешь нормальной жизнью, я тебе для этого больше не нужен, найдётся другой, получше меня. Может быть, мы ещё когда-нибудь встретимся. Кто знает... Почему теперь ты не хочешь перед расставаньем помочь мне в последний раз?
Она как будто задумалась, и в этот миг он стремительно приблизился к ней вплотную и схватил её, взял на руки и отнёс на диван. И только тогда ощутил, что весь взмок и что тело его бьёт мелкая дрожь, словно от озноба.
- Ну не глупи, Желька! - прошептал он с внезапным отчаянием. - Что мне с тобой делать? Караулить всю ночь или просто попросить твоего отца вызвать спецкарету?
- Да я не брошусь, не боись, - искривила она рот горько и презрительно. - Было бы из-за чего... Ты мне не нужен. Но краденое я тебе не отдам, для твоего же блага. Уезжай, и тебя никто не будет искать. Чего еще тебе не хватает? Чего ты хочешь? Денег? Чтобы не наделать новых глупостей, возьми деньги. Вот пятьсот долларов.