Но что за люди были вокруг! Безногий парень справа по имени Сашка Луценко ни минуты не знал покоя: то с обезьяньей ловкостью подтягивался за металлические перекладины, специально, видимо, для этой цели установленные над его койкой, то что-то ковырял под повязками на своих культях, то крутил ручку радиоприёмника и при этом беспокойным взглядом постоянно шарил вокруг себя, выискивая повод с кем-то пообщаться, кого-то задеть, над чем-то посмеяться. Стоило войти в палату молодой санитарке, медсестре или посетительнице к кому-то из соседей, как безногий уже не сводил с неё глаз, весь превращался в зрение и слух. С застывшей на лице улыбкой радостного возбуждения он ждал малейшей возможности заговорить с девушкой и развязно встревал в чужие разговоры. И как при этом он горделиво, картинно, откинув простыню, держал напоказ свои страшные культи, очевидно, именно в них предполагая главную свою интересную особенность, которая должна привлечь к нему внимание и симпатии! Хотя и требования приличия при этом как будто соблюдались, поскольку Сашка являл себя взорам дам не в нижнем белье, а в сильно укороченных под размер культей штанишках. Впрочем, эти самодельные шортики, затёртые и несвежие, из которых торчали обрубки ног в заскорузлых от крови бинтах, производили тягостное впечатление как нечто предельно откровенное, почти бесстыдное.
Каждому, кто хотел слушать, Сашка рассказывал историю своего несчастья: как, дожидаясь на остановке трамвая, он отошел к ларьку за сигаретами, а когда увидел подошедший двухвагонный трамвай именно того маршрута, который был нужен, полез ради сокращения пути через сцепку между вагонами, и трамвай тронулся именно в тот миг, когда он уже собирался спрыгнуть со сцепки. Понятное дело, Сашка в тот вечер был пьян...
По пьяному делу, поскользнувшись в ванной, травмировался и ближайший сосед Каморина пенсионер Алексей Васильевич, что часами напролет горбился над затрепанным детективом, сидя на койке. Его сломанная нога в гипсе неподвижной колодой лежала под одеялом. Он берег её, как зеницу ока, и ещё не рисковал передвигаться с помощью костылей, которые ему принесли из дома. Поэтому по нужде он, кряхтя и явно сгорая от стыда, садился на судно.
Упорный книгочей мог бы казаться человеком тихим и культурным, когда б не грязная ругань, которой разражался он в ответ на шуточки Сашки. Этого Каморин не понимал: пусть безногий несносен своей назойливостью избалованного ребенка, своим настырным стремлением достать, уколоть ближнего, но зачем же сквернословить так охотно и бесстыдно-залихватски?
Еще в палате был рослый, тёмноволосый, очень молчаливый парень Андрей Либуркин. Ему в глубине души завидовали все. Ведь если не считать забинтованных кистей, Андрей выглядел вполне здоровым. К тому же его отмороженные руки пошли на поправку, и скоро ему предстояла выписка. Испытывая, наверно, неловкость оттого, что в палате с тяжело больными он был самым благополучным, Андрей охотно откликался на просьбы лежачих принести воды или передать сигареты. Бутылку с водой или пачку сигарет он довольно ловко брал, зажимая их между своими забинтованными кистями, похожими на культи без пальцев. Каморин уже было решил, что Андрей - во всех отношениях хороший парень, редкое исключение среди окружающих алкашей, как из случайного разговора вдруг узнал, что и Андрей отморозил руки спьяну, прикорнув на скамейке в сквере.
Даже солидный коллега Каморина - грузный преподаватель училища искусств Сергей Викторович Жилин - и тот попал в больницу выпивши, оступившись воскресным вечером на ступеньке магазина, где взял дополнительную "дозу" спиртного.
Лишь один обитатель палаты, сосед Каморина слева, не был алкашом. По возрасту Анатолий Степанович был не самым старшим в палате, лет сорока пяти, к тому же его молодили красивые тёмные волосы и поджарая фигура, но обычное свойское "Толян" почему-то не приклеивалось к нему. В его взгляде и голосе была как будто мягкость, почти ласковость, и в то же время постоянно чувствовалась его удивительная сдержанность, от которой веяло холодком. "Этот всегда себе на уме" - с неприязнью определил его Каморин.
В травматологическом отделении Анатолий Степанович казался явно непрофильным больным, попавшим по блату: при отсутствии каких-либо признаков органического поражения он жаловался на то, что левая нога "отказала", не может ходить. При этом на костылях он передвигался довольно шустро и на выходные отпрашивался домой с обязательством вернуться в понедельник утром, к профессорскому обходу. Каморин очень подозревал соседа в том, что тот лишь прикидывается больным, хотя и не понимал, какие для этого могли быть резоны. Анатолий Степанович выглядел серьёзным, разумным мужиком, до самого последнего времени работал шофёром, имел жену-учительницу и дочь-студентку, которые часто навещали его.