С большим сомнением в том, что это нужно, Каморин всё-таки сообщил о том, что в тот самый день, когда он попал под машину, в училище один ученик сказал ему, что домой он не вернется.
- Это всего лишь случайное совпадение! - уверенно заявил капитан.
Лишь спустя какое-то время Каморин сообразил, что гаишник расследует только обстоятельства дорожно-транспортного происшествия, а случившееся в училище его не интересует. К тому же подозрения пострадавшего гаишник оценивает сквозь призму собственных, довольно благоприятных впечатлений о водителе-участнике ДТП, анкетные данные которого внушали доверие: уже не первой молодости, не судим, женат, со средним специальным образованием, работает. Его Каморин видел в больнице: это был парень лет двадцати семи татарской внешности. Он пришёл к Каморину в палату и выглядел явно испуганным. В ответ на немой вопрос в глазах "татарина" Каморин поблагодарил его за доставку в больницу и сообщил, что претензий к нему не имеет. Тот ушел и больше не приходил. Мог ли он быть связан с кем-то из училища? Пусть всего лишь на какую-то долю процента, Каморин допускал такую возможность. Этот парень мог входить в одну компанию с кем-то из училищных или состоять с ним в родстве. Но гаишник об этом и не думал, приняв во внимание то, что пострадавший всё-таки был не брошен на дороге, а доставлен в больницу, да еще почти наверняка получив от водителя какую-то небольшую мзду.
Впрочем, сведение счетов с кем бы то ни было менее всего заботило Каморина. Его мир сузился до размеров палаты, и все за её пределами казалось ему уже не вполне реальным. Зато его живо интересовало то, что он видел вокруг себя. Особенно привлекал его внимание Сашка Луценко, в котором, как ни странно, он чувствовал что-то общее с собой. Ну хотя бы интерес к истории, точнее к средним векам. Конечно, у Сашки это был интерес особого рода. Он "западал" на фэнтези-боевики типа "Горца", герои которых, стилизованные под средневековых воинов, кромсали друг друга холодным оружием.
Разгоряченный просмотром очередного подобного видеофильма, Сашка не раз признавался в своей любви к колющему и режущему и заявлял о том, что ему надо было родиться во времера рыцарей. Судя по его рассказам, его с самых ранних лет тянуло к опасным забавам со смертоносными орудиями. Однажды пацаном лет десяти он умудрился во время игры с приятелями так полоснуть острым ножом по своей руке, что с глубокой раной его пришлось срочно везти в больницу. А чуть постарше он вместе с другими подростками глушил рыбу в реке и при этом, конечно, допросился, чтобы ему самому дали кинуть самодельный заряд, заключенный в обычную банку, но передержал его ради щекотки нервов, и тот, едва выпущенный из рук, взорвался в воздухе. Когда Сашка пришел в себя, то обнаружил, что кисть его иссечена до кости баночными осколками и кровь льется ручьем, однако не потерял сознание и даже, кажется, не особенно испугался. Это оценили в травмпункте, где в назидание огольцу, а также ради ускорения дела удалили осколки и обработали рану без обезболивания.
В правдивости Сашкиных слов о его природной склонности к рыцарству вся палата убеждалась трижды в неделю, когда происходили перевязки. Во время этих процедур он подчинялся медсестре не только без видимых проявлений страха, но даже, казалось, с радостным возбуждением. Расширенными глазами Сашка жадно следил за тем, как нежные пальчики в резиновых перчатках сдирали с его гноящихся обрубков заскорузлые бинты, являя на всеобщее обозрение подобия открытых кожаных мешков, из которых торчали серые кости и душно воняло испорченным мясом. Его культи все никак не могли сформироваться и затянуться гладкой кожицей, но снова и снова набухали и сочились гноем, потому что он без конца елозил по койке, а в вечернее время, в отсутствие персонала, даже совершал пешие прогулки по палате, используя для передвижения руки и волоча обрубки по полу, отчего его бинты собирали пыль и раны были постоянно инфицированы. Когда медсестра протирала их тампоном, смоченным в растворе фурацилина, он лишь жмурился и сквозь оскаленные, стиснутые зубы со свистом втягивал в себя воздух. При этом по лицу его проскальзывала гримаса, выражавшая одновременно и муку, и удовольствие, как от переживания чего-то острого, захватывающего. "Да ведь для него это способ испытать "экстрим", пощекотать нервы!" - с удивлением думал Каморин.
При всей своей монструозности Сашка был по-своему благороден. Он беззлобно, лишь с лёгким презрением рассказывал о "дуре", своей бывшей жене: о том, как она обратилась в ЗАГС с просьбой развести её, потому что "у него нет ног", именно так написав в заявлении. Ей объяснили, что расторгнуть брак в ЗАГСе можно лишь при обоюдном согласии супругов и что муж-инвалид вправе потребовать алиментов. Но Сашка согласие на развод дал сразу, без колебаний, посчитав ниже своего достоинства даже обсуждать возможность выплаты ему алиментов девчонкой, с которой он расписался всего лишь за два месяца до случившейся с ним беды. Тем более, что и эти два месяца молодые прожили плохо.