Тучи сгустились над Сашкиной головой по другому случаю. Недели через две после свадьбы он отлучился со своего рабочего места в подсобке продовольственного магазина за сигаретами к ближайшему киоску, помахивая на ходу зажатым в руке орудием труда - большим мясницким ножом. На всём коротком пути до киоска на перекрестке Сашка с удовлетворением ловил удивлённые взгляды встречных и горделиво думал о том, что он с ножом похож на древнего воина с мечом, а ещё больше - на молодого, но уже опытного и солидного мясника. Эти мысли были тем приятнее, что в магазинчике Сашка работал всего лишь подсобным рабочим, и его только изредка привлекали к разделке туш, когда не хватало рук. На перекрёстке бдительный милиционер издалека заметил Сашку с обнажённым клинком и шальной улыбкой. Оруженосец был немедленно остановлен, лишен предмета гордости и препровожден в отделение. Его клятвенным уверениям в том, что нож - всего лишь орудие производства из магазинной подсобки, не вняли. Было заведено уголовное дело по статье 222, предусматривавшей наказание за ношение холодного оружия вплоть до лишения свободы на срок до двух лет.
В ожидании суда Сашка струхнул не на шутку. Именно в это время душевного смятения с ним произошло роковое несчастье. О нём каждому новому человеку в палате Сашка рассказывал одними и теми же словами:
- Получил я зарплату, выпил, как полагается, и собрался ехать к приятелю, чтобы отдать долг. Пришёл на трамвайную остановку. Пока стоял, захотелось покурить. Смотался к киоску за сигаретами, который на противоположной стороне остановки, за рельсами. Взял пачку и вижу, что подошёл нужный трамвай из двух вагонов и остановился сцепкой как раз напротив меня. Я и подумал: может, перелезть через сцепку, чтобы не обходить вагон и сократить путь? И мне словно кто в ухо шепнул: "Иди!" Я вскочил на сцепку и уже было хотел спрыгнуть с нее, а трамвай дернулся и покатил. Я полетел под колёса. Боли сначала не было, только почувствовал, что зацепило за штаны и потащило. Я молотил кулаком по вагону, чтобы он остановился, разбил руку до кости. Трамвай протащил меня полпути до следующей остановки. Одну ногу сразу отрезало, а вторую размозжило, её ампутировали потом. Когда трамвай остановился, я потерял сознание. Вышло так, что я опередил самого себя.
Слушая Сашкин рассказ снова и снова, Каморин заметил, что своё повествование Сашка за каких-то два месяца успел отшлифовать настолько, что повторял всё каждый раз практически дословно, как эпическое сказание. В духе сказаний его история была снабжена и нравоучительной, хотя и не вполне вразумительной концовкой про "опережение" самого себя. При этом Сашка взял, наверно, за исходный образец расхожее выражение "перехитрить самого себя", желая сказать, что ради выигрыша пяти секунд потерял ноги, а по сути - и всю жизнь. Теперь с этим продуктом устного творчества Сашка уже вполне был готов к существованию в качестве безногого: всюду его выслушают сочувственно, нальют рюмку, а то и дадут денег. Каморина поразила та лёгкость, с которой недавний хулиган Сашка вжился в свой новый образ инвалида - без истерик, без слёз, даже без видимых переживаний. Все дело, наверно, было в молодости с присущими ей качествами - душевной пластичностью и желанием жить во что бы то ни стало.
Сашка впал в своего рода оптимистическое ослепление, убедив себя в том, что для него потеря ног - ещё не окончательный приговор судьбы, что эту ситуацию ещё можно как-то переиграть.
- Вот сделаю себе ноги и буду работать! - не раз говорил он.
Хотя его обрубки, пораженные гнойным абсцессом, были уже слишком малы для крепления протезов, и им ещё предстояла очередная "подрезка" - реампутация...
Кажется, лишь однажды безногий осознал весь ужас своего положения и тогда расплакался у всех на виду. Это произошло в день посещения его родственниками. Вместе с прочей родней пришёл и муж одной из сестёр, обутый в те самые зимние ботинки, которые Сашка тщательно выбрал и купил себе незадолго до катастрофы. Зоркими глазами Сашка сразу разглядел на шурине своё приобретение и немедленно разразился рыданиями и криками: "Волки позорные!" Никто в палате не понял бы в чем дело, когда б Сашкина мать не стала увещевать сына:
- Ну тебе же ботинки не понадобятся, а Николаю они в самый раз...
А дело было в том, что Сашка ещё лелеял надежду воспользоваться обновкой, восстановив каким-то чудесным способом свои ноги...
Приглядываясь и прислушивась к Сашке, Каморин догадался о том, о чём тот не говорил. О том, что перед катастрофой Сашка находился под гнетом по крайней мере трех мучивших его проблем - уголовного дела, неладов в семье и своей житейской неустроенности. Потому что он мечтал о громкой, красивой судьбе, а был только подсобным рабочим без образования и каких-либо перспектив, с ничтожной зарплатой и нелюбимой пигалицей-женой, с которой жил в комнатушке, выкроенной из кладовки. Всё, что в ближайшем будущем ему реально "светило", - уголовное наказание. Волей-неволей, хотя бы подсознательно, он должен был искать способ как-то выйти из тягостной ситуации. Не это ли и толкнуло его под трамвай? Конечно, он не хотел для себя гарантированной смерти или увечья под колесами - ему надо было лишь самоутвердиться, совершив нечто яркое, смелое на глазах у многих людей. Но и неудача в принципе не исключалась, потому что именно возможность её создавала риск - необходимое условие для красивого поступка и восхищения публики. Тем более, что давно уже было решено: дорожить ему особенно нечем.