В палате все стали вдруг очень озабочены тем, чтобы Каморин почаще ходил на костылях. Без конца ему напоминали о том, что нужно усерднее нагружать больную ногу. Он понимал, что соседям просто скучно, что у них только праздный интерес к чужой проблеме, но возразить им было нечем. Снова и снова он поднимался на костылях, поначалу чувствуя каждый раз при этом, что пол грозит уйти из-под ног, как палуба во время шторма. Постепенно Каморин начал ходить и по больничному коридору, стараясь нажимать на больную ногу, "приступать" на неё, как говорил Сергей Антонович. Не обошлось и без падений, которые случились дважды во время ночных посещений туалета, но не причинили видимого ущерба. Скоро он вполне освоил нехитрую науку ходьбы на костылях с её двумя основными правилами: не ставить костыли слишком далеко друг от друга, чтобы они не разъезжались, и двигаться с лёгким наклоном вперед, чтобы избежать худшего - падения на затылок.
Но с задачей, которую поставил Сергей Антонович, - энергичнее "приступать" на сломанную ногу, всякий раз до боли, чтобы в месте перелома быстрее нарастало костное вещество, - Каморин справлялся плохо. Конечно, он "приступал", но делал это довольно осторожно, поскольку слишком устал от физических страданий и боялся навредить себе. Зачастую он припечатывал к полу ступню больной ноги внешне эффектно, но без перенесения на неё сколько-нибудь значительной части тяжести тела. Это не укрылось от намётанного глаза Сергея Антоновича. Довольно гневно тот потребовал у Каморина "не заниматься самообманом". Однажды, при встрече в коридоре, врач отобрал у него один костыль и предложил передвигаться с оставшимся. Каморин не подчинился, хорошо представляя, что от чудовищной боли упадёт после первой же попытки действительно наступить на больную ногу. Именно об этом он и заявил врачу, чтобы свое непослушание облечь в форму обезоруживающего смирения. Сергей Антонович после такого заявления несколько мгновений всматривался в Каморина, то ли раздумывая, то ли просто давая утихнуть своему гневу. Наконец он молча сунул Каморину его костыль, резко развернулся и зашагал прочь.
Каморину показалось, что врач очень обижен и что эта обида личная. Но чем же он обидел Сергея Антоновича? Лишь спустя год, уже давно освободившись от аппарата Илизарова, Каморин отыскал объяснение этой загадки. По всей видимости, Сергей Антонович был кровно заинтересован как в скорейшем исцелении конкретного больного, так и в максимальной оборачиваемости аппарата, от которой зависел важнейший показатель работы врача-ортопеда - количество успешно проведенных операций и поставленных на ноги больных. Вот почему он стремился как можно скорее залечить перелом пациента, пусть через запредельную нагрузку сломанной конечности и сильнейшую боль, а Каморин этому противился. Сергей Антонович уступил, когда понял, что ничего не добьётся от Каморина, что тот всё равно, правдой-неправдой протянет с аппаратом два-три лишних месяца. И потому, быть может, через неделю врач уже спокойно уступил и в вопросе о выписке, о которой настойчиво просил Каморин: мол, дома, в тесном коридорчике, с опорой на домашние стены, которые всегда помогают, легче будет начинать ходить без костылей. Выписка была обещана через два дня, в пятницу.
Готовясь покинуть больницу, в которой пришлось провести три долгих месяца, Каморин по-новому взглянул на окружающее. Он осознал, что в муках, тесноте и нечистоте больничного существования были и свои радости. Ну вот хотя бы возможность видеть синеватый, мглистый просвет незашторенного окна в ночную пору. Даже в пасмурную погоду всякий раз, когда выключали лампы и телевизор и спустя какое-то время глаза немного привыкали к темноте, сквозь оконные стёкла в палату начинало струиться слабое, зыбкое свечение. Казалось, это сама ночь вольно входила в больничный мирок, окутывая умиротворяющей аурой его уродливые, постылые черты, соединяя его с беспредельным космосом за окном. Правда, небо нельзя было увидеть из глубины палаты, где лежал Каморин. Его взгляд, пересекая пространство внутреннего двора, упирался с стену противоположного больничного корпуса, стоявшего в полусотне метров. Точнее, оба корпуса, "свой" и "чужой", были частями одного больничного здания, построенного в форме буквы Ш. Каморину странно было смотреть на дальние окна, видеть в них иногда маленькие фигурки людей и думать о том, что множество неведомых жизней протекает так близко от него и во многом сходно, но всё же едва ли хотя бы одна из них когда-топересечётся с его жизнью.