Разговор уже слишком тяготил Шаркова, но всё же он решился задать один вопрос - и не только из вежливости: его на самом деле интересовало, что думает об этом Оля.
- И Лилия Витальевна ничего не сможет сделать?
- А что она может, если Чермных вправе своей властью менять директоров? Он ещё осторожничает, проявляет по старой советской привычке какое-то уважение к коллективу, старается убедить женщин, понравиться им. Наверно, опасается, что бабы могут сыграть не по правилам: взбунтоваться, обратиться в прессу, в суд, к президенту с требованием сохранить их рабочие места, отменить приватизацию, превратить "Надежду" в муниципальное предприятие. Хотя наверняка он, став полновластным хозяином помещений, без ущерба для себя выделит под швейное производство какой-то закуток. Какую-то коморку с окном во двор, ненужную для торговли. Для тех, кто пожелает остаться. Скорее всего, для той же Лилии Витальевны с её ИЧП "Элегант". Оно, возможно, слегка расширится, заберёт то, что останется от "Надежды". Или, вернее, тех, кого выберет.
Это было, конечно, праздное, зряшное, опасное любопытство, но все-таки Шаркову захотелось прояснить ещё один вопрос, раз уж Оля была столь откровенна:
- Для меня самое удивительное то, как Чермных стал в девяносто втором году главным учредителем "Надежды"...
Оля слегка пожала плечами и ответила неуверенно:
- По идее Чермных что-то заплатил или хотя бы пообещал. Однако никто из работниц "Надежды" ничего толком объяснить не может, что и кому было уплачено или обещано. У всех в памяти осталось только смутное воспоминание о том, что им очень много посулили на собрании Чермных и тогдашняя директриса Бубнова: будто под началом Чермных дела ателье пойдут не просто хорошо, а на учредительниц ТОО прольётся золотой дождь. А скоро Бубнова ушла на пенсию, и не с кого стало спрашивать. О Бубновой, впрочем, известно, что дочь её приобрела неподалеку магазинчик.
"Ах, вот оно что!" - подумал Шарков и зачем-то задал ненужный вопрос:
- На собрании не думаете выступать?
- На собраниях я секретарь, мое дело - вести протокол...
- Ну и хорошо! - с внезапной радостью за Олю одобрил Шарков. - Понимаете, "Надежда" всё равно обречена. И дело не только в том, что портнихи готовы поверить каждому, кто пообещает им золотые горы, - дело в духе времени, в настроениях, которые господствуют повсеместно. Семьдесят лет было одно и то же: план, дефицит, пустые прилавки, безраздельная власть коммуняк. Возвращения в тоскливое прошлое никто по-настоящему не хочет. Сейчас время новых хозяев жизни вроде Чермных. Все или почти все готовы уступить им дорогу. Пусть новоявленные господа зачастую наглы и бесстыдны, а всё же именно с ними связаны наши расчеты на лучшее: авось не всё доставшееся им даром они прокутят или переведут за границу, авось наладят и у нас рыночную экономику, и станет когда-нибудь благодаря им жизнь в России не хуже, чем в Америке или Швеции.
- Этого не будет никогда, - блеснув глазами, тихо возразила Оля. - Это же не в характере наших людей. Они обязательно будут жить иначе, чем американцы или шведы: грешно, беспутно, некрасиво, жестоко. Пусть не все, но очень многие. За примером далеко ходить не надо. Вы знаете, что Михалин позавчера разбил машину Лилии Витальевны?
- Новенькую "Audi"? - изумился Шарков. - Нет, не слышал. А сам-то он жив?
- Целёхонек! А машину разбил вдребезги, так, что восстановлению не подлежит. Врезался спьяну в фонарный столб!
Ага, вот почему с утра Лоскутова была не в духе и так долго собиралась! - молча догадался Шарков.
- Говорят, Михалин получил отставку, - добавила Оля.
Шарков стыдливо отдал себе отчёт в том, что рад несчастью хозяйки. Не желая выдать свое злорадство, он перевёл разговор в иное русло:
- Что ж делать! Тяга к разгулу, насилию и дикой воле у нас в крови. И еще есть в нас склонность предаваться чему-то безгранично, безоглядно, зачастую опрометчиво, сразу отрекаясь от прежнего. В считанные дни россияне отказывались и от язычества, и от самодержавия, и от коммунизма. И этот скачок очертя голову к новому мы еще подчеркиваем переменами в стиле поведения и манере говорить. Вот, к примеру, новые дикторы телевидения и радио вещают, как правило, либо отвратительно-слащавыми, холуйскими голосами, либо тоном капризной, жеманной барыни. Особенно гадко произносят рекламу: почти всегда этакой разухабистой скороговоркой бойкого, напористого хама! Специально, наверно, подбирают с такими голосами да еще дополнительно натаскивают. То есть и этим задается новый стиль самовыражения, в полном соответствии с духом эпохи, в которой главные действующие лица и герои - выжиги-нувориши.