Примут ли во внимание то, что это ведь не он, а Лилия не платила бабам из товарищества вовремя? Она делала это, чтобы покупать себе квартиры. Настоящей волчицей, пасущей овечье стадо, была для портних покойная, которую они, конечно, считали хорошей, своей в доску, заступницей. Красавица и умница Лилия держала их в узде. Ха-ха! Они ей верили - ей, этой бестии, которая бесконтрольно распродавала швейные изделия, выручку присваивала себе, покупала на неё квартиры и машины, содержала любовника и практически совсем не платила за отопление и электроэнергию, а заодно налоги и взносы в социальные фонды, накапливая многомиллионные долги, портнихам же выдавала жалкие крохи - ровно столько, чтобы они не умерли с голоду и не взбунтовались. И при этом смотрела на всех искренним, сострадающим взором, говорила жалобным голосом! Как ловко у неё всё получалось, точно всю жизнь она в этом совершенствовалась, не зная ничего иного, кроме нынешнего дикого рынка! И точно никогда не боялась, что коммунисты ещё вернутся к власти!
Чермных судил по себе: ему становилось порой жутко при мысли о том, что все происходящее - лишь временное отклонение от естественного хода событий, следствие преходящего общего заблуждения, ослепления, помешательства. Ведь ещё недавно прежний порядок казался таким прочным! Несколько поколений родилось и прожило при нем, не зная ничего иного. Население прибавлялось, благосостояние росло... Может быть, в этой стране с тяжелым климатом и малоплодородными почвами общество должно быть устроено именно так, по образцу пчелиного роя, нерассуждающего, спаянного жёсткой и безусловной, на уровне инстинкта, дисциплиной, ради одной задачи: выжить? Если это так, то коммунисты ещё вернутся. И тогда каково будет держать ответ? В лучшем случае отнимут всё нажитое и по-китайски отправят на перевоспитание в деревню... Впрочем, думал он об этом не часто, старался гнать от себя подобные мысли, как и сознание о том, что когда-нибудь умрет.
Чем больше тревог и огорчений доставляли ему дела, тем чаще он думал о дочери Анжеле, черпая в этом свою силу. Это же ради неё все его ухищрения и плутни с людьми! Помня о ней, он спокойно встречал угрюмые взгляды портних из "Надежды", своих продавцов и строительных рабочих - всех тех, с кем приходилось лукавить. Все эти чужие лица заслонял образ Анжелы, всегда живший в его сознании. С ней он чувствовал себя оправданным. Он усмехнулся недобро, вспомнив о костлявой швее Грядуновой с ее желтоватым, осунувшимся лицом, которая посмела возразить ему на собрании. Эта преждевременно состарившаяся стерва наплодила с хахалями троих щенков и теперь ждет, что о ней и её отродье кто-то позаботится! А ему есть о ком заботиться - о своей больной дочке! Желечка, родной ребеночек, бедная, больная девочка, одна для него что-то значит в этом мире! Что будет с ней, если его осудят или разорят?
Чермных прислушался: что-то неслышно Жельки в ее комнате. Дремлет или читает? Или, может быть, слушает плейер в наушниках? Ой, кажется, не очень хорошо смотрит за ней горничная, эта раззява Мареева! Надо взглянуть самому!
Он тихо подошёл к комнате дочери, осторожно приоткрыл дверь. В полутемной комнате на фоне мерцающего экрана компьютера проступил девичий силуэт. Чермных облегчённо перевёл дух и мягко прикрыл дверь. С Желей все в порядке.
Чермных не любил полного имени дочери: Анжела. Угораздило же так назвать! Звучит невыносимо фальшиво, "не от мира сего", заставляя вспомнить что-то уж очень далекое, чужое: чернокожую американскую коммунистку Анджелу Дэвис и героиню бульварной псевдоисторической киноэпопеи Анжелику, "маркизу ангелов". Однако благоверная еще до родов настояла на своем, желая дать ребенку не менее затейливое имечко, чем ее собственное: Мирра. Родись мальчик, его нарекли бы Роландом. Чермных тогда уступил из любви к молодой жене, хотя и в ту пору ему ужасно не нравились эти имена, "романтические" с галантерейным привкусом, похожие на названия дешевого одеколона, или, прости господи, на собачьи клички. Но Мирра полагала, что обеспечивает ребенку успех, нарекая его так "красиво", необычно. Если же супруг категорически против того, чтобы назвать дочку Анжелой, есть вариант: Иоланта. Услышав такое, Чермных скривился и выбрал меньшее из двух зол. Все-таки "Анжела" слегка походило на более привычное: "Ангелина"...
Бедняжке Анжеле с её диковинным иноземным именем следовало иметь внешность девушки-"конфетки", этакой изящной, обольстительной лолиты. Она и была бы такой, уродись в мать. Мирра, в юности хрупкая темноволосая красавица с нежным, фарфоровым личиком, кружила головы многим. Но Анжела пошла в тетку по отцу - худую, сутулую старую деву. К шестнадцати годам, когда ее сверстницы превратились в очаровательных барышень, у Анжелы было полудетское костлявое маленькое тело и бледное личико со скошенным лобиком и глубоко сидящими совиными глазками. Она казалась ещё совсем девочкой, едва вступившей в пору созревания, болезненной и некрасивой, почти уродливой. И при этом, точно в насмешку, её звали не Татьяной, Ириной, Ольгой или иным обычным, скромным именем, а Анжелой!