"Ладно, ладно", - думал Котарь в приступе бессильной, потаённой ярости. - "Зато я знаю что-то, чего никто из этих скотов не знает, даже не подозревает. Я обману их всех, и это будет очень просто: надо лишь, совсем по Станиславскому, совершенно вжиться в свою роль, быть именно тем жалким дурачком, каким тебя все считают".
Но и это оказалось нельзя. Скоро стало ясно, что в камере к нему внимательно присматриваются. От роковых ошибок его предостерёг ближайший сосед - совсем молодой парень Игорь Лучнев, которого все звали Игорьком. Узколицый, длинноносый, с шапкой чёрных волос и бровями в разлёт, Игорёк смахивал на латиноамериканца и внушал окружающим уважение своим решительным видом. Его в камере не задевали, то ли из симпатии к нему, то ли из опасений дать ему повод продемонстрировать свой молодой задор.
Случилось так, что однажды Котарь, торопливо дочищая корочкой хлеба свою миску ("кормушку"-окошко в двери уже открыли, требуя возврата посуды), уронил на пол кусок сахара. Это был один из тех трёх кусочков, что он зажал левом кулаке в предвкушении мига, когда в награду за возвращение миски в его жестяную кружку плеснут жиденького чая. Сахаром с ним поделился всё тот же Игорёк, получив на днях передачу. Кося одним глазом на "кормушку", где маячила нетерпеливая физиономия контролёра, Котарь поднял упавший кусок и уже поднёс было его ко рту, чтобы сдуть пыль, как Игорёк ловким ударом выбил весь сахар из руки соседа.
- Ты что? - оторопело пробормотал Котарь, переводя взгляд с маленьких белых кусочков, таких жалких на грязном полу, на сумрачное, сосредоточенно-злое лицо Игорька.
Котаря поразила наступившая в камере тишина. Он взглянул по сторонам и увидел, что все теперь смотрели на него.
- А то! - тихо, но с жесткой угрозой ответил Игорёк. - Жадность фраера сгубила! Поднимешь - чуханом станешь!
Котарь не посмел ослушаться, хотя не понял, о чём идет речь. Белые кусочки так и пролежали весь день под нарами, пока на следующее утро их вместе с прочим сором не замёл в свой совок дежурный по камере. А ночью Котарь тихо спросил у Игорька, кто такой чухан.
- Ну, это тот, кого опускают, - нехотя пояснил Игорёк. - За что? За то, что подбирает упавший кусок, ложку или полотенце. За то, что ест, когда кто-то сидит на "толчке". Будешь так поступать - тебя назовут чуханом и непременно "опустят". Не здесь, в камере, так потом, на зоне.
- А как на зоне узнают?
- Из тюрьмы "ксива" придет, в ней сообщат. Но чухану лучше самому сразу всем рассказать, кто он такой, чтобы его не убили. Потому что тот, кто берёт что-то у такого или случайно прикасается к нему, сам становится чушкой. Это воровской закон.
- Игорёк, а ведь ты мог и не вмешаться. Ты меня пожалел, что ли?
- Ну, просто мне западло смотреть, как ни за что ни про что пропадёт совсем молодой парень... Что мне в этом хорошего? Тебя загнали бы под нары, а на твоё место положили бы какого-нибудь вонючего бомжа...
После истории с куском сахара Котарю впервые стало в тюрьме по-настоящему страшно. Так просто может пропасть здесь человек! Несколько день он был точно сам не свой: вздрагивал от громких голосов, пугливо озирался по сторонам. Он ожидал чего-то ужасного. А вдруг ему захотят устроить "прописку" - издевательское испытание для тех, кого наметили в "опущенные"? Игорёк сказал, что и такое возможно...
Но именно в первые, самые мрачные дни заключения пришла к нему утешительная надежда: стало ясно, что обвинить его в убийстве Лоскутовой сложно, поскольку убедительных улик против него нет! Тот складной нож, что был найден в кармане его куртки, следователя не интересовал.
- Говори, куда ты дел заточку или что там у тебя было! - на первом же допросе потребовал от Котаря следователь районной прокуратуры Вербилов.
- Какую заточку?
- Я говорю об орудии убийства, - как будто совершенно спокойно пояснил Вербилов. При этом он поднялся со своего места, обошёл письменный стол и приблизился к Котарю, зависнув над ним. Тот невольно сжался в ожидании удара, который все же не последовал.
- Ах да, тебя же надо просветить. Хорошо. Результаты криминологической экспертизы показали, что смертельный удар был нанесен Лоскутовой не ножом, а орудием наподобие острой заточки. Вот и возникает вопрос: где это орудие?
Вербилов близоруко сощурил водянистые глаза со светлыми, длинными, как у девушки, ресницы, вглядываясь в лицо Котаря. Тот невольно опустил взгляд, не зная, что сказать в ответ.