Очень быстро дверь служебного помещения была открыта и снова закрыта, как только он переступил её порог. В зале Котарь на несколько мгновений замер, прислушиваясь. Всё было тихо, лишь с улицы доносились отдаленные шумы транспорта да еле слышное посвистывание ветра. За окнами потемнело, и всё-таки некое рассеянное, смутное свечение проникало снаружи в зал, позволяя угадывать очертания крупных предметов.
Неожиданно ему остро захотелось в туалет. Такое с ним уже случалось при волнении. Что делать? Перетерпеть? Подавить желание, заставив себя думать только о деле? Но всё прочее померкло сейчас перед этой жгучей потребностью, требующей немедленного удовлетворения. В поисках выхода из положения он машинально чиркнул лучом фонарика по темени зала, высветив дальние его закоулки. Пятно света наткнулось на чучело енота: черная, лоснящаяся бульбочка носа, трагические тени под глазами, широко разинутая, задранная кверху пасть... Разве что отлить в это мёртвое, высушенное нутро? Ведь никто не поймет потом, чем оттуда несет: тлением, химикатами таксидермиста или чем-то ещё...
Он выключил фонарик, судорожно расстегнул брюки, метнулся к чучелу, чуть присел над ним и облегчённо перевел дух: вот теперь ему будет хорошо. Кажется, не было слышно ни звука. Лишь из засушенной пасти завоняло кислым и еще, как ни странно, табаком. Наверно, туда кидали окурки. Он застегнул брюки и с удовольствием почувствовал себя совершенно благополучным физически, спокойным и собранным. Можно было действовать по плану.
При свете фонарика музейные залы выглядели по-новому, казались почти незнакомыми. Все выступавшие предметы бросали длинные, фантастические тени, которые резко меняли очертания по мере его продвижения. Он вдруг вспомнил о том, что в зале доисторического периода лежит под стеклом полный скелет первобытного человека, и ему стало жутко. В его памяти засел вид этого покойника, выставленного на обозрение вместе с теми предметами, с которыми его нашли: с каменным топором у рассыпавшейся кисти правой руки, с ожерельем из кабаньих клыков вокруг шейных позвонков, с костяной иглой, воткнутой некогда в подол истлевшей накидки из медвежьей шкуры. И эти пустые, загадочные глазницы серого, пористого, как будто очень хрупкого черепа, в которые он долго всматривался...
А вот и зал древней истории, украшенный двумя фресками на противоположных стенах. На одной застыла в бесконечной гонке в неведомую мглистую даль кавалькада кочевников в странных островерхих шапках. На другой - обнесеёное частоколом городище светловолосых, бородатых земледельцев, занятых чем-то малопонятным для большинства современной публики: молотьбой, веянием и растиранием зерна в ступах, чесанием льна, выдалбливанием чёлна из дубовой колоды. В углу, в одной из витрин уже издали блеснуло в луче фонарика серебро ритона. Котарь замедлил шаг. В сознании его мелькнула мысль: "Спокойнее, теперь главное - не потревожить сигнализацию раньше времени!"
Он положил включённый фонарик на пол, чтобы освещать витрину снизу, затем достал из кармана отвёртку, опустился на колени и заглянул под раму витрины. Луч фонарика высвечивал все четыре шурупа, что соединяли верхнюю раму с нижней. Выбрав ближайший, он вставил отвёртку в борозду на шляпке и начал откручивать. Шуруп поддался после небольшого начального усилия для преодоления затяжки. Остальные вышли ещё легче. Он усмехнулся, представив, что закручивала их, конечно же, одна из музейных дам, ответственная за этот зал и обязанная раз в полгода очищать внутренности здешних витрин от вездесущей пыли. Об этом он слышал от Анжелы. Она, бедняжка, сейчас переживает, воображая, что хазарский артефакт и есть виновник их предстоящей разлуки. Как бы не так! Обладание безделушкой - не цель, а только средство! То, что ему нужно по-настоящему, - не какие-то деньги, а только восстановление своего достоинства! Это же самая главная задача мужчины во все времена! И это невозможно для него, пока он остается в качестве прихлебателя при папаше Чермных с его несчастной дочкой. Он вырвется из своей золотой клетки, пусть для этого ему придется покрыться кровавыми ранами и прибавить к несовершенству земного мира ещё толику - одно маленькое преступление, всего-навсего хищение. Из всего музейного хлама он возьмет единственную вещицу - осколок незнаменитой салтово-маяцкой культуры, наследие хазаро-алано-болгарского сброда. Но он продаст этот ритон как скифское изделие, на тысячу лет более древнее. А затем станет вполне честным и законопослушным человеком. Это же на самом деле так важно: не умножать многоликое вселенское зло, постоянно наступающее со всех сторон как насилие, страдание, ложь, хаос и распад...