Каморин представил, как во время его обхода преступник прятался в каком-то укромном месте. Ну хотя бы в диораме "Зимний лес" за чучелом оленя. Ему стало жутко. Так просто было убить в пустом музее одинокого дежурного и затем спокойно уйти с краденым! Может, и хорошо, что всё обошлось только кражей? Что он мог бы сделать, заметив спрятавшегося вора? Вступить с ним в поединок? Чтобы немедленно получить пулю в лоб или нож в бок? Ах, какой вздор! Подобное геройство возможно только в кино...
Капитан подошёл к окну, внимательно осмотрел подоконник, затем, нагнувшись, - канатный узел на радиаторе под окном. Двумя пальцами, как бы брезгуя, он схватил за канат, быстро вытащил его из окна и швырнул на пол. Заиндевелый, жёсткий, тот упал с сухим стуком, точно отрубленный коровий хвост.
- Да, наделали делов, - сказал капитан, как будто ни к кому конкретно не обращаясь. - И вдруг упёрся взглядом в Каморина: - Ну а ты, дежурный, разве ничего не заметил?
Каморин улыбнулся жалкой, виноватой улыбкой:
- Перед уходом я обошёл, как положено, все залы - все было нормально...
- Норма-а-льно! - передразнил капитан. - Но ведь не с неба же свалился вор и не по верёвке вскарабкался на второй этаж. По веревке он спустился. А вошёл, как все, через открытую дверь. И ты его проворонил. Следствие будет разбираться, как на самом деле всё произошло, а пока ясно одно: вины вневедомственной охраны здесь нет. Сигнализация сработала, как положено, и мы приехали через семь минут, но он успел улизнуть, потому что ещё до срабатывания сигнализации находился в музее и всё подготовил. Нам остается только осмотреть для порядка остальные помещения и составить акт. Идём.
Каморин почувствовал усталость и безразличие. Независимо от того, найдут вора или нет, катастрофа уже произошла. Он вспомнил, как плакала смотрительница Надя Холодкова, недоглядевшая за витриной, из которой украли две старинные монеты. Надя отвечала за два смежных зала по истории XV-XVII веков и в рабочее время частенько отходила для разговоров со смотрительницей соседних залов на их общее "пограничье" - к проходу между их крайними залами. Кто-то ухитрился тихонько вскрыть витрину, пока они болтали, и совершить хищение. Произошло это во время свободного доступа посетителей, когда бездействовала охранная сигнализация. Когда хищение обнаружилось, Надю вызвали в кабинет директора, и там следователь допытывался от неё правды, стращая уголовными последствиями в случае сокрытия подлинных обстоятельств происшествия. Каморин видел, как она с мокрым лицом вернулась на свой музейный пост и делилась горем с подругой-смотрительницей, часто роняя на пол крупные слёзы. Пожилая, рыхлая Татьяна Никушкина только качала головой, слушая её, и сокрушенно вздыхала.
Каморин ещё тогда поймал себя на мысли о том, что не вполне верит Наде. Было в этой крупной, вялой девушке со смазливым личиком нечто странное, внушающее недоумение и сомнения. Зачем, например, она охотно рассказывала музейным сотрудникам о том, что вне брака родила девочку, оказавшуюся дебильной? Искала сочувствия? Но тогда почему завершала свой рассказ бесстыдными словами: "Если б знать, где упасть, соломку подстелила бы"? Хотела сказать этим, что является вполне разумной девушкой и только случайно "залетела"? Но что же тогда она должна испытывать по отношению к своему несчастному ребенку? Не проще было бы отказаться от него? И почему пошла на должность музейной смотрительницы с мизерной зарплатой, в компанию старушек-пенсионерок? Только от непригодности к чему-либо иному? И, главное, так естественно предположить, что хахаль этой дурочки уговорил её подзаработать на музейных ценностях...
Впрочем, история с кражей монет заглохла без каких-либо последствий для Нади. Следователь оказался в тупике, поскольку вор не оставил улик. Да и масштаб потери не впечатлял: всего-то два серебряных рубля чеканки 1724 и 1727 годов, с изображениями Петра I и Петра II, которые вместе "тянули" только на тысячу долларов... Конечно, если бы у Нади пропало что-то ещё, за неё взялись бы по-настоящему. Но больше краж в её залах не было. Её увольнять не стали, приняв во внимание то, что она мать-одиночка. Ограничились выговором. Отделается ли он, Каморин, столь же легко? Наверно, это будет зависеть от результатов следствия. Возможно всякое. С одной стороны, хазарский ритон несравненно дороже серебряных рублей начала XVIII века. Поэтому с виновного в этой потере должны спросить суровее, чем с Нади. И речь при этом должна идти прежде всего о дежурном. С другой стороны, он, дежурный, был не один в музее, когда туда проник вор. На постороннего обязаны были обратить внимание и другие сотрудники, но почему-то не сделали этого. Теперь оставалось надеяться только на милицию: может быть, она отыщет какую-то улику, зацепку для следствия?