— Прости, малыш. Сейчас найду твою соску.
Возвращаться с коляской было слишком тяжело, поэтому Анна оставила ее на причале, а сама побежала обратно на полянку. Она быстро осмотрела покрывало, корзинки и пакеты с едой, но тщетно.
— Я сбегаю к машине, — сказала Анна. — Последи за Бенджаменом, ладно?
Маркус не ответил, не открыл глаза, только поднял руку в знак того, что услышал.
Анна схватила ключи и бегом поднялась по лестнице на парковку. Найдя соску, завалившуюся за детское креслице, она облегченно вздохнула, заперла машину и зашагала назад.
Она сразу заметила пустое место там, где прежде стояла коляска, но сначала даже не испугалась, вообще ничего такого не подумала. Анна повернулась, полагая, что Маркус пошел погулять с Бенджаменом или вернулся с ним на полянку для пикников.
Лишь когда она посмотрела с причала вниз и заметила, что из воды торчит знакомая черная ручка коляски, похожая на клюв экзотической птицы… вот тогда Анна побежала со всех ног.
56
Теперь понятно, отчего она грустит, боится, живет в уединении.
— Анна, Господи… он утонул? — я качаю головой. — Бедный малыш. Бедная ты.
Я удерживаю слова, которые просятся на язык. «Только не вини себя». Потому что сказать это — значит распахнуть шлюзы и признать нечто слишком страшное — Анна чувствует собственную вину. Ответственность за случившееся. Что ее терзают муки совести.
С Бенджаменом произошел несчастный случай, дурацкий несчастный случай, чудовищный инцидент, которых полно в жизни, и все-таки я не сомневаюсь, что Анна корит себя.
— Можно я тебе кое-что скажу? — спрашивает она, не поднимая глаз. — Я никому еще этого не говорила.
— Ну конечно.
— Я всегда гадала… что на самом деле произошло в тот день.
— То есть?
— Причал был почти не наклонный. Я даже не сразу заметила, что он спускается к воде. Только потом, уже после всего. И я поставила коляску боком к воде, лицом к полянке для пикников — в ту сторону, откуда пришла. Просто остановилась и поставила ее, не разворачивая… — девушка вздыхает и отбрасывает волосы с лица. — И тормоз я тоже опустила, Тим. Клянусь. Я никогда об этом не забывала, честное слово. Я так боялась, что с ребенком что-нибудь случится. Я помню, что опустила тормоз. Нажала ногой на рычаг, и он щелкнул, когда встал на место.
Я внимательно наблюдаю за ее лицом.
— Я никогда и никому об этом не говорила, потому что подумала, что нет смысла… но в тот день там была та, другая семья. Большая семья с кучей неуправляемых детей. Может быть, кто-нибудь из них, чисто случайно или заигравшись, не знаю… вдруг кто-нибудь толкнул коляску, поднял тормоз, развернул ее к воде и так далее. А потом они увидели, как коляска скатилась в воду, испугались и убежали. Сам знаешь, как ведут себя дети, когда боятся.
— Ты напрасно молчала, Анна, — говорю я.
— Но нельзя же обвинять кого попало, правда? В конце концов я сама виновата. Даже если кто-нибудь другой поднял тормоз, врезался в коляску или даже столкнул ее с причала. Я оставила Бенджамена в опасном месте. Я мать. Я за него отвечала.
— А Маркус? Ты ведь попросила присмотреть за Бенджаменом.
— Он задремал. Я должна была убедиться, что он меня хорошо слышал и понял. Нельзя быть такой беспечной. И что толку, даже если я переложу вину на кого-нибудь другого? Бенджамен погиб, его не вернуть. Виновата я или нет, Бенджамена не стало.
57
Он не отвел глаз, не смутился. Его взгляд остается прямым и открытым.
Он ей верит.
Что бы Анна ни говорила и как бы ни была уверена, что мнение окружающих ничего не изменит, сознание того, что Тим ее не винит, наполняет девушку приятным теплом и приносит неимоверное облегчение. Напряжение, которое обычно держит Анну в плену и заставляет бояться, слабеет. Она всей кожей чувствует приятное тепло, сердце раскрывается навстречу радости, непривычной и всеобъемлющей.
58
— Пойдем. Я хочу тебе кое-что показать, — говорит она, встает, протягивает руку, и по ее лицу я понимаю, что Анна хочет отвести меня на чердак.
В одном углу стоит детская кроватка. Рядом — большое кресло. Кроватка застелена мягким одеяльцем, над ней висит яркая подвеска с желтыми уточками и красными шариками. Сбоку — комод, на котором стоят многочисленные фотографии в рамочках. Анна с ребенком на руках. Портреты Бенджамена.
Анна подходит к кроватке и заводит подвеску. Уточки начинают кружиться, звучит тихая колыбельная.
— Я просто прихожу сюда и сижу. — Она опускается в кресло. По лицу девушки снова текут слезы. Анна испускает дрожащий вздох. — Я притворяюсь, что Бенджамен вот-вот проснется. Что ничего не случилось. Что он не умирал. Иногда даже самой удается поверить. На несколько секунд. Иногда у меня возникает удивительно радостное ощущение, как будто я самая обыкновенная мать, которая ждет, когда малыш откроет глазки. И тогда я почти счастлива. Ради таких моментов стоит жить… — Она берет одеяльце, прижимает к лицу, закрывает глаза. — Я раньше чувствовала запах сына. Долго-долго. Теперь он выветрился. Но все-таки одеяльце напоминает мне о Бенджамене.
— Ты часто здесь бываешь? — спрашиваю я.
Анна кивает.
— Я в любом случае почти всегда одна, с тех пор как уехали Фиона и Маркус. Так почему бы и нет?
— А отчего они уехали? Ты ведь нуждалась в помощи. На их месте я бы побыл с тобой.
Некоторое время она молчит. Не поднимая глаз, складывает одеяльце вдвое и разглаживает ткань.
— Конечно, они хотели помочь. Не сомневаюсь, что хотели. Но вряд ли Фиона выдержала бы. Я чуть не сошла с ума, когда Бенджамен умер, мне было очень плохо. Представь себе мое нынешнее состояние, помноженное на десять. Только вообрази, каково жить с таким человеком день за днем.
— Да уж, непросто, — отвечаю я.
— А теперь представь себе, что ты Фиона. Человек, который ненавидит проявления эмоций даже на нормальном уровне. Маркус пытался мне объяснить. Он сказал, что у них было очень беспорядочное детство, и теперь, став взрослой, Фиона старается всегда контролировать ситуацию вплоть до мелочей. Ну а скорбь контролировать нельзя. И нельзя даже по-настоящему помочь человеку, который потерял близких. — Она грустно усмехнулась. — Наверное, Фиона испугалась, что моей депрессии не будет конца. Она решила, что бесполезна.