Тамара громко, заразительно засмеялась. Она хлопнула ладонью сестру по колену.
— Представляешь, ему же мысль, что он парижанин, покоя не дает. А в Париже кого этим удивишь? Так он купил «Опель», подержанный, естественно, и поволок его в свою деревню, чтобы там пофорсить. Здесь-то «Опелей» море, а там он один. Нет, ты вообрази на минутку… на «Опеле» — по ухабам и непролазной грязи деревенской, так сказать, дороги, а чуть подсохнет, пыль, словно океанские волны, накатывает. — Задорные слезинки озорными фонтанчиками вырвались из глаз Тамары. — В общем, он своего достиг. Его теперь в деревне французом величают. Да… у человека предел мечтаний был — стать французом. Одним словом, каждый находит славу по уровню своего развития.
— А тебе какая слава нужна? — неожиданно спросила Лера.
— Мне слава? Господи, да неужели ты меня считаешь такой скудоумной? Мне жизнь нужна… без ограничений. Жизнь для себя, а не слава для других.
— А мне любовь…
— Все. Приехали. Выходи, любвеобильная сестра.
Машина остановилась среди однотипных пятиэтажек; если бы не чистота во дворах, не ухоженные клумбы и не белые стены домов, можно было подумать, что сестры очутились в Москве.
— Район, скажем прямо, не блеск. Интернациональный, — вынимая чемодан, объясняла Тамара. — Да ты сюда не навсегда. Ты же у нас в миллионера приехала влюбляться… Да-да — пятый этаж, лифта нет, дверь без кодового замка… А ты что хотела? Авеню Фош я тебе предоставить не могу, — добавила она в ответ на вопросительный взгляд Валерии.
Кряхтя и охая, они втянули тяжелый чемодан на последний этаж. Тамара позвонила, и через минуту на пороге появился хозяин — «француз» Володя Копытов.
— О! Тамарочка, привет! — широко улыбаясь, пропел он. — Заходи! — Увидев стоящую за спиной сестры Леру, добавил: — Проходите, девочки!
— Вот, люби и жалуй, моя сестра Валерия, — представила Тамара немного смущенную Леру.
— Очень рад! А я уже давно поджидаю твою сестренку…
— Ой, ты же знаешь, эти вечные задержки с визами, — ответила Тамара, небрежно упав в пушистое кресло.
Лера села напротив сестры, а хозяин, поставив на небольшой столик бокалы и несколько бутылок, устроился на диване. Валерия украдкой оглядела комнату, стилизованную под русскую избу.
«И какого черта надо ехать в Париж, чтобы устраивать тут рязанскую деревню?» — насмешливо подумала она.
Один угол комнаты был заставлен расписными подносами, матрешками, деревянными шкатулками, ложками. В другом, занавешенном пестрой шалью, на тумбочке возвышался огромный самовар. На стене висела большая картина с изображением голой коротконогой с толстыми ляжками русской бабы. Еще один угол переливался поддельным золотом дешевых икон.
Закончив свой беглый осмотр, Лера прислушалась к разговору сестры с хозяином дома.
— Ну, поехал плакаться о своей несчастной парижской жизни…
Тамара сочувствующе изредка кивала головой, а Лера, еще не изучившая эмигрантский политес, неожиданно совершенно искренне и прямо сказала:
— Володя, если тебе так плохо здесь, возвращайся назад!
Бедный Копытов чуть не поперхнулся. Он находился в самой середине своей ностальгии по родным березам, как эта новоприбывшая, ради которой он, собственно говоря, и старался, чтобы она по своей наивности не слишком обольщалась парижской жизнью, вдруг брякнула: «Возвращайся!»
— Чего это я поеду? — взъерепенился Вовка. — Чего это я там… — но, вовремя спохватившись, опять начал разливать реки тоски.
«Так, с ним все ясно, — решила Лера. — Можно без церемоний». — И, поднявшись, сказала:
— Я квартиру посмотрю. Да, Володя, а где моя комната?
Копытов, вновь прерванный на душещипательной ноте, замолчал и печальными глазами посмотрел на свою гостью.
— Слушай, Володя, я не первый раз в Париже и все ваши ностальгические арии знаю наизусть. Так что я тебя сильно слушать не буду, не старайся… — Однако, случайно поймав взгляд сестры, добавила: — А вот Тамара говорила, ты стихи пишешь, это интересно.
В глазах Копытова зажглись яркие звездочки удовольствия.
— Пишу…
— Ты лучше нам стихи почитай…
Лера еще не успела закончить фразу, как тот приступил к декламации.
— Ну пошел, поехал «последний поэт деревни»…
Валерии пришлось сесть и придать лицу задумчивый вид.
«Н-да, Томка мне свинью подложила… Так и с ума сойти недолго, если слушать его каждый вечер».
Она посмотрела на сестру, глаза Тамары смеялись, а губы пытались сохранить сосредоточенное спокойствие.