Он обходит барную стойку с двумя стаканами содовой и отвечает:
— Потому что ты мне нравишься, и я хочу, чтобы я нравился тебе.
Это утверждение что-то делает со мной. Мой желудок сжимается. Тепло расцветает в моем сердце.
Если бы ты только знал, как ты мне нравишься…
— Ты мне нравишься, — отвечаю я слабо и неубедительно.
Он останавливается на полушаге и ухмыляется:
— Нет. Пока нет, — он подмигивает мне, — но я работаю над этим.
О боже, ты не самый сообразительный парень, правда, Макс?
Он отодвигает мой стул и жестом приглашает сесть. Колеблюсь мгновение, прежде чем позволить ему помочь. Макс мягко, как джентльмен, пододвигает мне стул и садится напротив. Я опускаю взгляд на свою тарелку, а потом смотрю на него. Макс одаривает меня улыбкой, от которой у меня сами по себе опускаются трусики, и внезапная мысль проносится у меня в голове: «Я могла бы привыкнуть смотреть на эту улыбку».
Макс работает над тем, чтобы отрезать кусок стейка, и по тому, как быстро он это делает, я понимаю, что он мягкий словно масло. Макс подносит вилку ко рту, но держит ее в воздухе.
— Почему я снова тебе не нравлюсь?
Я преувеличенно долго вздыхаю. Разве мы не можем уже просто закрыть эту тему?
— Мы уже проходили через это, Макс. Ты мне нравишься.
Он улыбается, жует и глотает.
— Ты относишься ко мне не так, как к Нику, Эшу или Ловкачу. Ты относишься ко мне по-другому.
Это потому, что ты такой великолепный, что у меня буквально слезятся глаза.
Я ковыряюсь в еде и бормочу:
— Не замечала. Прости. — Отчаянно пытаясь сменить тему, я спрашиваю: — Где Сиси?
Макс тщательно пережевывает пищу. Когда он сглатывает, его глаза встречаются с моими. В них так много печали.
— Она у моей мамы, хотела переночевать там сегодня, а завтра хочет переночевать у Ника. На следующий день она скажет мне, что хочет снова остаться у мамы. Я просто... — Он беспомощно пожимает плечами.
— Она избегает тебя. — Это заявление. И это очень печально.
Его низкий голос пронзает меня прямо в сердце.
— Я ей сейчас не очень нравлюсь.
Когда я вгрызаюсь в свой бифштекс — мой мягкий бифштекс, черт бы его побрал, Макс говорит:
— Знаю, что не дал тебе большого выбора с тренировками Сиси, но имел в виду то, что сказал. Я сделаю для нее все, что угодно. Даже готов идти по головам, чтобы сделать это. Она для меня все, понимаешь?
Мне нужно время, чтобы переварить эти слова.
Сделала бы я то же самое для своих собственных детей? Абсолютно.
Его глаза встречаются с моими. Я пристально смотрю на него, прежде чем улыбнуться.
— Знаю. Кроме того, я нашла кое-что, что, как мне кажется, могло бы ей подойти. — Подношу вилку ко рту. Как только бифштекс попадает мне на язык, стону: — О боже, это потрясающе, — я стону и стону еще немного, прежде чем спросить: — Что ты использовал для маринада?
Он удивленно поднимает брови.
— Да? — Он смотрит на свой бифштекс, и на мгновение мне кажется, что он смущен. — Это семейный рецепт. — Появляется его фирменная ухмылка. — Если я скажу, мне придется тебя поцеловать.
Я делаю паузу на середине жевания.
— Ты хочешь сказать, что тебе придется убить меня.
Его ухмылка становится шире, а взгляд останавливается на моих губах.
— Нет, мне придется тебя поцеловать.
Игнорируя мое бешено колотящееся сердце: «Да, пожалуйста!», трепет в животе, я закатываю глаза и хихикаю.
— Ты просто придурок. — Снова думая о Сиси, киваю и уверенно заявляю: — Я очень хочу попробовать кое-что новое с Сиси. И если эти штуки не сработают, продолжу поиски. Там есть много вариантов. Должно же быть хоть что-то, что ей понравится. Если существует такой вариант, я его найду.
Скрип стула заставляет мои уши кровоточить. Внезапно меня поднимают со стула и отрывают от земли. Макс крепко обхватывает меня руками и притягивает к себе. Грудь к животу, и я вдыхаю его запах. Я слегка обвиваю его руками и потираю ему спину. Он выдыхает мне в ухо:
— Ты потрясающая.
Мое легкое сжатие становится крепким. Это должно чувствоваться неловко, но это не так. Совсем нет. Мне нравится чувствовать его, чувствовать его запах. Только он.
— Мы разберемся с этим. Вместе, — честно говорю я ему.
Макс долго держит меня в объятиях, прежде чем ответить неуверенно и тихо:
— Хорошо, потому что я не знаю, какого хрена делаю.
Мои руки сжимаются еще сильнее, предлагая ему утешение и поддержку. Затем отстраняюсь и улыбаюсь ему.
— Я умираю с голоду.
Его взгляд теплеет.
— Тогда, давай есть.
Елена
Взросление с двумя старшими сестрами иногда было сущим адом. Если мы не ссорились из-за косметики и одежды, то Нат и я ссорились из-за мальчиков и друзей. Мои родители никогда не вмешивались, пока мы буквально не рвали друг другу волосы. Нина выступала в роли судьи и присяжных, а Нат — в роли палача. То, что я была самой младшей, означало, что меня всегда обвиняли в том, что происходит дома. Это было потому, что мои родители никогда не могли злиться на меня.