Выбрать главу

– Ты не подумала об этом как следует, – продолжала Жервез. – Если ты расскажешь Сибель свою басню, а она поверит тебе, то не станет сидеть сложа руки и лить слезы. Неужели ты не заметила, что она не относится к такому роду женщин? Она вернется в свой замок Клиро, вероятно, напишет своему отцу, а скорее всего – сэру Уолтеру. Но сэр Уолтер с Ричардом, и Сибель может рассказать ему что угодно... и ты не сможешь защитить себя, поскольку тебя не будет рядом. Помимо этого, лорд Джеффри – самая подходящая личность для посредничества между королем и Ричардом. Ты сама, должно быть, отметила, как часто они разговаривали в Билте. Да, Сибель действительно может написать лорду Джеффри не в пользу сэра Уолтера, но уверена ли ты, что лорд Джеффри обвинит во всем Уолтера? Где ты видела, чтобы мужчина винил другого мужчину за то, что тот забавляется с женщинами? Он обвинит тебя, и, если он после этого не замолвит за Ричарда перед королем ни слова, Ричард скорее убьет тебя, чем поможет.

Мари уставилась на сестру, от злости лицо ее стало мертвенно-бледным.

– Я отомщу ему за то, что он так обошелся со мной. Отомщу!

– И я помогу тебе в этом, – заверила ее Жервез, понимая, что Мари следует успокоить, иначе ее ненависть пересилит страх. – Но ты должна действовать через Ричарда. Если ты дождешься его и расскажешь свою историю только ему, то, учитывая слабость женщины, поверившей мужчине, которому она не имела оснований не верить, на тебя ляжет меньшая часть вины. Ричард – твой покровитель. Защищать тебя – его долг.

– А если он не станет меня защищать?! – воскликнула Мари. – Он ведь позволил, чтобы захватили мои земли, хотя долг обязывал его вернуть их мне.

– Тогда... тогда будет видно, – ответила Жервез, втайне надеясь, что ни Ричард, ни сэр Уолтер не вернутся в Абергавенни в течение того времени, пока у Мари еще будет возможность заявить, будто она носит ребенка сэра Уолтера; а в этом случае, что бы ни рассказала Мари, Ричард рассмеется ей в лицо. – Но мы что-нибудь придумаем, – поспешила добавить Жервез, уловив ярость во взгляде Мари и желая умиротворить ее.

Вряд ли ей бы удалось успокоить Мари, если бы Сибель и Рианнон вернулись, чтобы отдохнуть с ними, но те не приходили. Когда они смазали раны каждого воина, звон церковных колоколов напомнил им, что это был рождественский день. Отказавшись от обеда, поскольку обе не имели ни малейшего желания есть, они поспешили в церковь. Казалось, день как нельзя лучше подходил для молитв.

Сибель не спрашивала, кому молилась Рианнон. Рианнон быстро исполнила ответствия, предписанные мессой, после чего тихо зашептала на родном языке. По сути дела, Сибель была рада этому. Это ничуть не волновало ее, коль сила, охранявшая Саймона и Уолтера, одобрялась церковью, в которой они совершали богослужение. Если древние боги все еще обладали силой здесь в Уэльсе, она радовалась, что Рианнон знала, как взывать к ним. Сибель и сама бы помолилась им, если бы знала как – она бы помолилась самому дьяволу, только бы все закончилось хорошо. Но в церкви она делала то, что лучше всего знала – преподносила священникам серебро и возлагала пожертвования к каждой святыне.

Затем без лишних слов, но зная о намерениях друг друга, Сибель и Рианнон направились на стены замка. Стражники удивились, но не сказали им «нет», и они долго простояли там, вглядываясь на восток, невзирая на холод и резкий ветер. Во время вечерни они опять посетили службу, а затем вернулись на стены. Не заметив никаких знамений, они вскоре после наступления сумерок вошли в замок, чтобы отогреться у огня.

К тому времени первый гнев Мари улегся, и Жервез удалось вселить ей чувство страха и осторожности. Она с ненавистью смотрела на Сибель, но ей бы пришлось вонзить кинжал в спину последней, чтобы привлечь ее внимание. За вечерней трапезой почти никто не говорил, а после нее Рианнон пела, чтобы успокоить свое сердце, ибо музыка служила ей утешением. Ее голос звучал необыкновенно, завораживающе, и ему внимали все, даже Мари.

Когда Рианнон утомило пение, Жервез и Мари отправились спать; Сибель и Рианнон в ожидании сидели у камина. Но новостей не было, и в конце концов пришлось признать, что их испытание не закончилось. В этот день сражения не произошло. Они должны были пережить ночь, а затем следующий день. Ломая в отчаянии руки, они поднялись и тоже отправились спать, но мысль о том, что им придется провести в одиночестве бессонную ночь, не радовала ни одну, ни другую, поэтому они легли вместе в покоях Рианнон, успокаивая друг друга по мере своих сил, пока, наконец, ближе к рассвету обе не погрузились в сон.

Поскольку в лагере Ричарда не осмеливались разжигать костры, его армии пришлось невыносимо холодно в эту ночь. Тем не менее, люди пребывали в хорошем расположении духа, ибо знали, что время их лишений завершилось, и согревались теперь мыслью о добыче. Однако рассвет послужил желанным знаком, и капитанам почти никого не пришлось поднимать силой. К заутрене все были готовы к бою, ожидая первых признаков появления войск Джона Монмутского.

Знать гораздо меньше страдала от холода; палатки дворян обогревались жаровнями с древесными углями, а их тела защищали теплые меха. Однако настроены они были гораздо хуже, чем простые воины. Новости Уолтера оказались не очень приятными – хотя, конечно, Ричард был рад предупреждению. Численность неприятеля превышала предполагаемое количество, и этот факт говорил, что Джон Монмутский, возможно, знал кое-что о засаде, устроенной на Уолтера. Все же валлийцы Саймона доложили, что меры предосторожности в лагере Монмута не отличались особой тщательностью.

Ричард, на зажившем лице которого остались лишь розоватые пятна в тех местах, где были язвы, нахмурил брови и спросил, достаточно ли окрепла для сражения сломанная ключица Уолтера.