– Я не выдержу, – взмолилась она, – если все ваши разговоры будут сводиться лишь к войне. Вам известно, Уолтер, что вы не можете принимать в ней участие еще несколько недель. Пожалуйста, пообещайте мне, по крайней мере, на сегодняшний вечер, не обсуждать ссору графа Пемброка с королем.
Поскольку Сибель едва ли обнаруживала до сего момента свое отношение к войне и графу Пемброку, Уолтер признал в этих словах очередное предупреждение. Его немного разозлил тот факт, что Сибель считала, будто он нуждается в подобном напоминании, но тут он заметил, что сэр Роланд вернулся в зал и теперь направлялся к ним. Уолтер кивнул, что означало уступку Сибель в ее просьбе, и она быстро улыбнулась, выказывая удовлетворение его согласием; однако и кивок, и улыбка заставили Уолтера уразуметь необходимость предупредить обо всем сэра Роланда.
– Я думаю, – начал Уолтер прежде, чем кастелян успел заговорить, – что леди Сибель немало страдает от наших разговоров о войне, и она была так вежлива, что выразила свое недовольство по этому поводу в очень мягкой форме. – Уолтер говорил и улыбался, чтобы было понятно, что все это шутка. – Она только что вытянула из меня обещание, что мы будем развлекать нашего гостя более изысканными речами, чем разговоры о Пемброке и короле.
Сэр Роланд громко рассмеялся. Его развеселила мысль, что Сибель проявляла вежливость (по крайней мере, в присутствии кастеляна и жениха), высказывая свое мнение. Однако взгляд его оставался настороженным даже во время смеха. Он был человеком умным и уже сопоставил первоначальное недоверие сэра Уолтера к сэру Гериберту с чрезмерным рвением этого джентльмена присягнуть на верность своему сюзерену. Здесь попахивало тухлятинкой.
– Я не виню ее, – сказал он. – Боюсь, наши разговоры были до некоторой степени лишены новизны, которую столь ценят в беседе дамы. Возможно, у сэра Гериберта найдутся более интересные новости.
Уолтеру стало ясно, что сэр Роланд предложил выход из данного положения. Гериберта нужно будет подтолкнуть на разговор. Уолтер ничего не ответил, и сэр Роланд принялся рассказывать, как он разместил людей Гериберта, но Уолтер слушал его лишь вполуха, кивая в знак одобрения, когда это казалось необходимым. На самом деле он с наслаждением думал о понимании, существовавшем между ним и Сибель.
Как правило, Уолтеру нравились все красивые женщины, если не считать некоторых намеренно злобных особ. Над глупыми он всегда потешался; кроткие и благочестивые давали ему чувство безопасности и праведности мира, ибо кротость и благочестие являлись женскими добродетелями, даже если они делали их обладательниц невыносимо скучными; с похотливыми он развлекался, не задумываясь об этом; но больше всего ему нравились умные женщины, умеющие играть в возбуждающую игру – шахматы, спорить и здраво рассуждать. Сибель привлекала его красотой, но внимание завоевывала своим умом. Время для созревания наступило.
Уолтер заметил, что ее сообразительность совпадала с его интересами и способствовала продвижению его целей.
Сибель снова и снова спрашивала о празднике для сэра Гериберта, а сэр Роланд отвечал. Уолтер охотно предоставил им самим решать эту проблему. Теперь, когда он так ясно увидел пример мгновенного понимания и преданной заботы Сибель о его благополучии, он спросил себя, а не было ли в том предложении, что она неоднократно делала ему, гораздо больше здравого смысла, чем он полагал первоначально. Она настоятельно твердила, что от него будет гораздо больше пользы для дела Ричарда, как от могущественного владельца пяти крупных имений, чем как от одиночного рыцаря с небольшим отрядом.
Несмотря на ее невинный взгляд и решительный тон, Уолтера мучили серьезные сомнения относительно искренности Сибель. Уолтер подозревал, что Сибель гораздо больше была заинтересована в том, чтобы отдалить его от бунта, чем сама могла бы в этом признаться. Не то чтобы он подозревал ее в стремлении перевести его в партию короля. Страсть, с которой она настаивала на праве землевладельцев управлять своими имениями по собственному усмотрению, не являлась притворством. Очевидно, идея абсолютной монархии нравилась Сибель не больше, чем ему самому. Однако Сибель страстно желала, чтобы остальные, уже вовлеченные в эту борьбу, продолжали драться без помощи ее жениха, и личная преданность Уолтера Ричарду весила на ее весах гораздо меньше других проблем.
Мысль о том, что земли, принадлежащие Уолтеру, должны будут еще некоторое время оставаться во власти других людей, была для Сибель отвратительна, и она даже не пыталась скрывать этого. Уолтер пришел бы в ужас от жадности своей будущей жены, если бы ему не было ясно, что она думала главным образом не о потерянной выгоде. По сути дела, она очень серьезно заявила, встревожено нахмурив брови (что немало позабавило Уолтера, поскольку подобным жестом она наверняка надеялась убедить его в правдивости своего утверждения), что, коль уж его брат был таким никудышным хозяином, возможно, им придется несколько лет вкладывать в земли огромные усилия прежде, чем у них появится надежда привлечь к работе людей.
Однако, кроме непреодолимого желания Сибель заняться землями, Уолтеру не давало покоя еще одно чувство, которое он не мог четко определить. Он полагал, будто Сибель считает, что его связь с Ричардом ставит в неловкое положение ее семью. Ему и в голову не приходило, что Сибель опасается за его благополучие; она намекнула на свою тревогу только однажды, на турнире, и, когда Уолтер задумался над этим, он счел это наполовину шуткой, такой же, как и его ответ ей. Таким образом, он решил, что Сибель побуждает его заняться делами поместий, дабы предотвратить незаконные действия внутри клана, известного своей преданностью королевскому дому. Уолтера тоже волновала эта проблема, но свои ранние обязательства он считал первостепенными.