– Могу я узнать зачем?
– Настала пора объявить, что мы теперь актрисы.
Ощущая поддержку своего воинства и помня о недавних прерогативах, Джоконда вызывающе поправила локоны. Диана встала и зааплодировала, за ней – ее подруги. Сидевшие за столиками поддержали, и поднялся всеобщий гвалт.
Полидоро провел рукой по лицу: пробившаяся к вечеру щетина на щеках старила его. Не хватало духу спорить с Джокондой. Он побаивался горечи, накопившейся в душе этой проститутки, которая горела жаждой мести из-за того лишь, что для нее, как и для него, Каэтана вернулась с опозданием на двадцать лет.
– Актрисы мы или нет? – продолжала она, уперев руки в боки.
Полидоро прокашлялся: голос иногда отказывал.
– Обслужите дам, Франсиско, – приказал он. Посмотрел на Джоконду, ожидая одобрения. Но та, живя с Тремя Грациями в новом для них мире, бросила ему вызов и ждала ответа.
– Они на самом деле великие актрисы. Скоро дебютируют, – сказал Полидоро.
Помолчал. Последней фразой он честно попытался воздать Джоконде должное.
– Что-нибудь еще? – Глаза его потемнели от скрытого гнева.
– На сегодня хватит. – Джоконда отвернулась от Полидоро и села к столику; начала просматривать раздел вин в меню.
Полидоро устроился за столиком подальше от женщин: их вульгарный смех звучал для него как оскорбление. Откинувшись на спинку стула, он не скрывал усталости и переживал собственный позор. Поискал глазами Виржилио – учитель стоял у стойки и раздумывал, куда ему пойти.
Сжалившись над ним, Полидоро знаком пригласил его к себе. В этот вечер при колеблющемся свете люстры, не спеша потягивая виски, которое Франсиско начал, наконец, разносить, он чувствовал, насколько ему не хватает чьей-то постоянной заботы.
Когда начальник полиции Нарсисо выскочил из «джипа» у гостиницы «Палас», штаны его грозили вот-вот свалиться. Скрип тормозов привлек внимание следившего за движением на улице Мажико. Прежде чем войти, Нарсисо огляделся. Росшая поблизости жекитиба была подходящим укрытием для засады. Начальник полиции тщательно затянул ремень вокруг пуза, которое росло от солодового пива, проклиная должность, требующую частых поездок по безобразным, выжженным солнцем пустошам. Повсюду умирающие деревья да пасущиеся коровы, терзаемые клещами. Опавшие фрукты нагоняли на него тоску: хоть бы кто-нибудь собрал их в корзину.
Сегодня Нарсисо встал в дурном настроении, о чем свидетельствовали небритые щеки. Семья его в Рио, на загородной вилле Майера, в поте лица зарабатывала свой хлеб. Грубую мимолетную ласку он видел только от проституток Джоконды. Когда хотелось излить кому-нибудь свои горести, он искал досужих собутыльников в баре гостиницы «Палас».
Ему позвонил Мажико: чуть ли не рыдая, просил представителя власти приехать и навести порядок в гостинице, пока сумасбродства Каэтаны не создали полный хаос.
Нарсисо мямлил что-то невразумительное, так как от жирной пищи в животе у него бурчало, и тогда Мажико геройски выпалил:
– Разве вам не платят по-королевски за выполнение вашего долга?
Мажико не стал звонить Полидоро: побаивался Додо, которая, если вдруг вернулась в город, начнет расспрашивать, нюх у нее как у легавой.
– Добро пожаловать, сеньор начальник. – И Мажико протянул руку в знак примирения; пальцы его слегка дрожали.
– Лучше бы у вас были добрые основания, чтобы вытаскивать меня из берлоги, – процедил сквозь зубы Нарсисо, не замечая протянутой руки.
Мажико не отставал от него ни на шаг.
– Беда в том, сеньор, что, пока другие развлекаются с женщинами, эта проклятая гостиница сводит меня с ума. – И указал на позеленевший фасад. Мох добрался уже до шестого этажа. – Взгляните, что делается со стенами! И никто не хочет спасать это чудо архитектуры.
Нарсисо, равнодушный к судьбе здания, вошел в гостиницу, презрительно толкнув скрипучую вращающуюся дверь. Решив нагнать на кого-нибудь страху, начальник полиции держался гордо, несмотря на живот, выступавший вперед, точно нос корабля. Он без конца поправлял поля фетровой шляпы, стараясь, чтобы тень от них закрывала его крючковатый нос, унаследованный от деда и выдававший его семитское происхождение.
Из уважения к постояльцам гостиницы Нарсисо сунул револьвер в кобуру, хотя обычно засовывал его за широкий матросский ремень, рождественский подарок старшего сына.
И вдруг Нарсисо остановился, не веря своим глазам: перед ним на специально для этой цели натянутых шнурах симметричными рядами висели простыни, мешавшие постояльцам проходить через холл.
При свете люстры он увидел Балиньо – тот лихорадочно выжимал выстиранные простыни. Картина эта напомнила Нарсисо задний двор в усадьбе его дяди, где он когда-то учился доить коров. Вода с мокрых простынь капала в три кадки, кое-как расставленные в холле.
Это зрелище угнетало Мажико. Утешала только мысль о том, что в ближайшие минуты Балиньо будет схвачен и увезен в полицейский участок.
– Что я вам говорил, сеньор начальник? – Мажико гордился тем, что сумел поставить правильный диагноз, заявив, что обстановка в гостинице на грани хаоса.
В полицейской практике Нарсисо научился размножать предметы, которые видел перед собой, несколько раз открывая и закрывая глаза. Ему казалось, что так он воспринимает окружающую действительность под особым углом зрения. После приема внутрь обильной порции макарон он становился придирчивее, искал конкретных доказательств, не подтверждающих то, что создавало его воображение. С этой целью он пощупал кончиками пальцев ткань ближайшей простыни: хлопчатобумажное полотно с многочисленными заплатами, на котором был намалеван какой-то пейзаж. Готовая расползтись ткань благоухала кокосовым мылом.
– Они были такие грязные. Хорошо еще не выцвели! Я истер о них целый кусок пемзы! – воскликнул Балиньо, продолжая свою работу.
Нарсисо был весьма чувствителен к любому нарушению порядка. На его плечи тяжким бременем давило правосудие, которое он представлял, А тут нахальный юнец не только вторгся в чужие владения, но и не собирается чистосердечно признаться в правонарушении и покаяться перед представителем власти.
– Вы что же, не видите, что перед вами блюститель закона? – спросил начальник полиции, поигрывая револьвером, и голос его прозвучал глухо среди развешанных простынь.
Балиньо через плечо Нарсисо глянул на проем двери, желая узнать, какая погода: собирался дождь. При повышенной влажности простыни не скоро высохнут, а Каэтана с ее бурным темпераментом не потерпит задержки. И Балиньо продолжал выжимать простыни, только чуть помедленнее.
Мажико испугался, что Нарсисо сейчас откроет стрельбу и пуля может угодить в единственный из восьми витражей, остававшийся в холле. Но Балиньо, никак не реагируя на револьвер, который Нарсисо сунул обратно в кобуру, продолжал трудиться.
Брюки Нарсисо утратили складку, наведенную утром с помощью старого духового утюга. В замешательстве поглаживая рукоять револьвера, он видел перед собой противника, молодого и без гроша в кармане, но способного на крайности, ибо его кружил вихрь, который заставлял Балиньо ограничиваться четырьмя часами сна в сутки, лишь бы нашлись слушатели его бесконечных историй.
Нарсисо оценил моральную весомость свидетелей. Они понадобятся для разбирательства, раз уж постояльцы «Паласа», возмущенные необходимостью пробираться между мокрых простынь, чтобы выйти на улицу, попрятались по номерам в ожидании, когда же солнце высушит белье.
– Кто отвечает за это вторжение? – примирительным тоном спросил Нарсисо.
Балиньо прервал работу: он изнемог. Каэтана выставила его из номера рано утром, отдав недвусмысленные распоряжения.
– Я хочу, чтобы простыни были со мной на сцене. Не могу же я забыть о них в день моего торжества, – взволнованно сказала она.
Пожелтевшие от старости простыни вместе с радиолой дядюшки Веспасиано были реликвиями горьких времен. Они не раз пересекли Бразилию на вьючных мулах, поездах, влекомых паровозиком «кукушкой», на телегах, скрип колес которых помогал мечтать, если мечту не прерывали крики встречных погонщиков скота.