Нарсисо понял, куда тот клонит: с помощью метафор приглашает принять участие в своих выдумках, надеть кольчугу, которая безжалостно придавала бы его телу иную форму, но зато и помогла бы взлететь в горние выси, где он чувствовал бы себя хозяином. Хотя Нарсисо был польщен, доля акробата на трапеции его не прельщала. Он не смог бы соответствовать химерам Балиньо. Ему не хватало изящества и тяги к бездне, все трудней становилось преодолевать каждую неделю. Тем более в Триндаде, где по воскресеньям жизнь омрачалась намного раньше, чем предгрозовые тучи закрывали небосвод.
– Предупредите Каэтану, что я иду к ней. – И начальник полиции решительно подтянул штаны.
Каэтана приказала Балиньо не пускать на шестой этаж никаких непрошеных гостей. Она была теперь донельзя независима и властна, в особенности потому, что никто уже не мог лишить ее хлеба и супа, так как об этом заботился Полидоро. В конце концов она пообещала ему бесценное сокровище – свою близость. Ни с какой другой женщиной он не смог бы делать свое мужское дело столько раз подряд. И каждый раз – с полным удовольствием. Кроме всего прочего, в сердце актрисы тревоги и обиды наслаивались друг на друга, как благородные металлы.
– Каэтана любит, чтобы ее почитали на расстоянии. Она очень скромна, краснеет из-за любого пустяка. Чем больше она взволнованна, тем охотней отдает себя искусству. А искусство, сеньор начальник, ходит тайными путями. Просачивается сквозь стены, как сырость, и менее чем через месяц стены обрастают мхом.
От слов Балиньо Нарсисо испытал невиданное волнение. Под влиянием мечты, превратившей его в артиста, он в ближайшие минуты поднимется на шестой этаж, ничто его не удержит.
– Хочу целовать руки Каэтаны, пока губы не высохнут. Это будут невинные поцелуи, без всякой задней мысли, – грустно сказал он.
Мажико, чуждый этим человеческим страстям, возмутился: начальник полиции бессовестно предал его. Первый раз в жизни позарился не на деньги, отдавал себя за сладкие судороги, которые обещает искусство Каэтаны. И Мажико поклялся отомстить. Тихонько прошел за стойку своей конторки, набрал номер телефона – и тут ему повезло. Ответил сам Полидоро:
– Выкладывайте.
Ему надо поспешить в «Палас», чтобы сдержать сладострастный порыв Нарсисо, невольно вызванный Каэтаной, которая скромненько сидит в своем номере на шестом этаже.
Полидоро пришел в ярость, оттого что другой мужчина домогается его женщины. Он верил, что Каэтана на протяжении долгих лет разлуки сохранила себя для него в неприкосновенности. Он мысленно повесил ее портрет рядом с нишей, где стояла фигура Божьей Матери Явленной, покровительницы Бразилии. Никогда он не мог представить себе, как перед чьим-то разбухшим от похоти грешным отростком открываются врата святыни.
– Быстро оседлаю коня и пройдусь по его лицу шпорами.
Но даже галопом вовремя не доскачешь, лучше ехать на автомобиле.
Нарсисо и Балиньо скрепляли новорожденную дружбу, обменивались тайными надеждами. Колдовская сила слов несла с собой и бремя безволия. Нарсисо не трогался с места, чтобы расчистить путь к лифту от багажа, предназначенного к отправке в кинотеатр «Ирис», но и подниматься по лестнице тоже не хотел: не может он предстать перед Каэтаной запыхавшимся, не способным вымолвить ни слова.
Лень в душе его боролась с желанием обнять Каэтану. Наконец, охваченный жаждой приключения на пути, ведущем к счастью, он выпрямился.
– Сейчас я уберу чемоданы от лифта.
Нарсисо отер пот со лба и решительным движением поправил причиндалы. Ширинка, слава Богу, застегнута.
– Куда ставить чемоданы?
Тут он понимающе улыбнулся. Эти чемоданы, обвязанные веревками, с заржавевшими замками, как видно, попутешествовали побольше, чем он за всю свою жизнь.
Не только по Бразилии, по стране, которую видишь через дно бутылки из зеленого стекла, но и по разным этажам гостиницы «Палас».
– Поставьте у лестницы.
Балиньо заставил Нарсисо потрудиться с чемоданами. Тот повиновался, но, когда кончил, никак не мог перевести дух.
– Почему бы вам не навестить Каэтану завтра? Вы будете не такой усталый.
Не мог Нарсисо приветствовать даму, когда воздуха хватает не больше, чем на три слова.
Предложение Балиньо противоречило интересам Мажико. Ему нужно было, чтобы Полидоро застал начальника полиции на шестом этаже в разгар беседы с Каэтаной.
– Никогда не откладывайте на завтра то, что можно сделать сегодня, как говаривала моя бабушка, – заметил Мажико.
Нарсисо задумался. Больше всего он сейчас ценил в себе голос молодости. Надо прислушаться к совету Мажико. К тому же, исполняя свою должность, Нарсисо давно привык подозревать злой умысел в чем угодно, поэтому он не очень-то поверил Балиньо.
– Вы говорите как друг или хотите унизить меня? Кто его знает, может, молодой человек усомнился в его мужских достоинствах и совет его – не более как намек на половое бессилие? Настолько застарелое, что ни одна женщина не сумеет поставить его инструмент на боевой взвод?
Раздосадованный возможным подозрением, Нарсисо опустил глаза на ширинку. Действительно, никакого возбуждения. Мало того, что дыхания не хватает, но и молодость ушла, а вслед за ней мечты.
– Почему бы вам не отдохнуть у себя в кабинете? – Балиньо хотел спровадить гостя, и голос его зазвучал громче.
Прислонившись к перилам, Нарсисо подбадривал себя. Актриса ждет его. Как раз ее миссия: сеять не только зерна искусства, но и мечты. Каэтана издалека наполняла его грудь теплым воздухом молодости.
Результат появился тотчас же. Нарсисо сбросил с себя прицепившуюся к нему старость, задышал ровно и глубоко. Даже почувствовал, что в состоянии обойтись без лифта. Поднялся на одну ступеньку – значит, бегом поднимется на пять пролетов.
Балиньо уже представил себе начальника полиции у двери Каэтаны.
– Главный недостаток Каэтаны – ее темперамент. Поднимает крик из-за сущего пустяка. Совсем не переносит, когда ее не считают любимицей бразильской публики.
Расстроенный Балиньо заломил руки перед грудью, голос его сел.
Нарсисо не знал, кого слушать. То ли уклончивые речи Балиньо, то ли голос собственного сердца, которое проповедовало в пустыне его груди, и это была сладостная и трепетная проповедь, она убеждала Нарсисо, что счастья надо искать у жалкого, но жестокого мыса Финистерре, где шхуны и яхты борются с волнами.
– Не покидайте нас, сеньор начальник. Сейчас я заварю вам кофе. – Мажико старался не показать, что он нервничает.
– Если бы по крайней мере я знал, что Каэтана хочет меня видеть! – сказал Нарсисо, поправляя поля шляпы. Он пытался уравновесить свои мысли, которые то уносились на виллу Майера, то возвращались в Триндаде, и это помешало ему отступить, услышав за спиной скрип вращающейся двери.
Появление Полидоро застало их врасплох. Он надвигался на них, как разъяренный бык. На нем был пиджак от домашней пижамы; ноздри раздувались.
– Я уж боялся, что вы не придете, – шепнул ему Мажико, чтобы Полидоро не выдал, кто ему позвонил. На этот раз ему повезло, и он не хотел, чтобы колесо фортуны повернулось в сторону его противников.
Полидоро не заметил протянутой дрожащей руки. Спешил получить удовлетворение.
– Что это за манера беспокоить моих друзей? – прорычал он, словно говорящий тигр.
– Кто это вам наплел? Я приехал защитить ваших гостей. Спасти Каэтану от наскоков этого управляющего, который ненавидит артистов.
Полидоро смерил Нарсисо строгим взглядом. Он подоспел вовремя, чтобы избавить актрису от притязаний человека, который жил на его счет. Потный Нарсисо вызывал у него отвращение. У начальника полиции достаточно пороков, чтобы быть соблазнителем, даже Три Грации принимали его с презрительной гримасой. Уступали одна другой удовольствие идти с ним в постель.
– Не принимаю отговорок. Возвращайтесь в участок, там ваше место. Столько воров разгуливают на свободе, вот ими и займитесь.
Нарсисо согнулся в дугу под бременем публичного унижения. Особенно неприятно было, что здесь присутствовал Балиньо, с которым он только что завязал дружбу. Перед этим Нарсисо испытал разные приятные ощущения. В их числе было неуместное увлечение актрисой, которую он и знал-то лишь по рассказам да по фотографии, которую хранил Виржилио. Она была сделана на площади, где стоял бюст Эузебио Алвеса, в дни краткого пребывания в Триндаде Жетулио Варгаса[27] в избирательную кампанию 1950 года.