Эрнесто помог старику выйти из машины; бросились на помощь и другие.
– Я приехал на праздник, а не на собственные похороны, – сказал Жоакин, загораживаясь тростью.
Как только Жоакин ступил на землю, дети из школьного хора по знаку префекта замахали флажками, теми самыми, которые использовались во время шествия Седьмого Сентября[33]. Когда они пришли на площадь, префект распорядился оделить их печеньем и плодами гуараны.
– Кого не хватает, чтобы начать эту волынку? – спросил Жоакин.
В окружении сыновей, Додо, внуков и прочих членов семьи Жоакин едва держался на ногах, со страхом думая о том, какое лицо сделал ему выставленный за дверь скульптор. В отношении врагов никто не проявляет благородства и учтивости. Значит, скульптор наверняка изобразил его лет на десять старше и, чего доброго, лишил усов, дабы показать, будто он из тех, у кого волосы не растут нигде, даже в срамных местах.
Муниципальные советники оспаривали у родственников видные места, во что бы то ни стало стремясь попасть в объектив фотоаппаратов. Додо, раздосадованная опозданием Полидоро и поведением префекта, который поставил ее слева от Жоакина, а более почетное место справа занял сам, состроила постное лицо, не хватало только вдовьей вуали.
– Что такое, дочка? – Жоакин стукнул ее тростью по ноге. – С таким лицом скоро состаришься.
Это замечание еще больше разозлило Додо. Мужчины рода Алвесов всегда были грубиянами, чуть ли не ели руками, вот именно.
– Зато мы принесли тебе богатство, – говорил Полидоро, когда жена наседала на него.
Пентекостес посмотрел на часы. Из-за опоздания половина собравшихся разошлась по домам или по своим делам. Дети то и дело бегали писать за деревья. Додо никак не могла успокоиться: муж так позорит ее. Вид у нее был как на похоронах. Пускай все посочувствуют ей в ее несчастье. Ясно, Полидоро валяется в чужой постели. Не хватало здесь еще проституток, этих кровожадных гарпий, с возмущением подумала она.
– Дамы и господа! – Префект поднял руку. Гвалт стоял невообразимый. Забыв о чествовании, люди болтали кто о чем, больше всего о футбольном чемпионате на первенство мира. Некоторые собирались на следующий день отплыть в Мексику в надежде попасть на стадион.
– А если нашу команду вышибут?
– Не надо так думать. Медичи – удачливый президент. За что ни возьмется, все получается как надо.
– А он того стоит. Очень приятный человек. Под его руководством страна богатеет.
Пентекостес, явно нервничая, решил начать церемонию, пока она не сорвана окончательно.
– К сожалению, время идет, и больше минуты мы ждать не можем. Церковные колокола, слава Богу, звонят не по усопшему, а возвещают живым час обеда. – И префект улыбнулся, давая возможность собравшимся оценить его прекрасное настроение. – Славный Полидоро Алвес вот-вот придет. Никто не вносит такой большой вклад в культурную жизнь нашего бедного муниципалитета, как он. Кроме того, всем известна его сыновняя любовь и его готовность на любые жертвы ради собственного родителя, о ком я сейчас поведу речь.
Как только префект вытащил из кармана листки с речью, Жоакин попридержал его своей тростью, которая как будто заменяла ему руки. Другие жесты он считал невыразительными.
– Этим посохом я усмирю любую заблудшую овечку, вот увидишь, – сказал он Додо, после того как Пентекостес перестал искать очки в карманах пиджака.
– Вы что-то хотите сказать, сеу Жоакин? – спросил префект, удивленный тем, что его прервали.
– Я старый человек, сеу префект. Вот-вот за девятый десяток перевалит. Значит, мне времени терять нельзя. Страшно хочется поскорей домой. Хорошо бы открыть памятник – и дело с концом. Покажите-ка мне этот бюст – хочу убедиться, что изобразили меня, а не соседа.
Голос Жоакина, перекрывавший голос префекта, был услышан детьми из школьного хора. Трудно было представить себе, что старик, одной ногой стоящий в могиле, может говорить так зычно.
– А как же моя речь? – Префект совсем смешался и не знал, как поступить.
Жоакин пожал плечами – наплевать ему было на политические амбиции префекта. К ужасу присутствующих, дети криками одобрили предложение Жоакина и замахали флажками в его честь.
– Вот видите, Пенте, – насмешливо сказал старик, – даже Бразилия нас торопит, и она устала от официальных речей.
Додо не обращала никакого внимания на происходящее, она думала о Полидоро, виновнике стольких нелепостей: с ним что-то серьезное. Додо казалось, что приближается гибель семьи, она вот-вот пойдет ко дну, сколько бы ей ни бросали спасательных кругов и шаров – уже поздно.
– Ну виданное ли это дело – твоего отца нет, – шепнула она на ухо дочери, которая дернула ее за рукав, чтобы мать помолчала.
Никак не могла Додо совладать с тревогой. Даже дочь, лицо заинтересованное и, можно сказать, жертва, казалась безучастной к судьбе их ветви рода Алвесов. Надо призвать ее и других дочерей к благоразумию, чтобы они были во всеоружии. Додо обернулась к дочери:
– Я знаю, тебе-то все равно. Только о муже и думаешь. Но когда-нибудь и он, как твой отец, оставит супружеское ложе. Если я не позабочусь, – тут она прокашлялась, прочищая вдруг охрипшее горло, – если я не позабочусь о нашем состоянии, мы разоримся. Очень быстро родительское наследство улетучится, как легкий дымок, останутся одни воспоминания. И вы унаследуете жалкие крохи, будете нищенками. А я-то вас воспитала с мечтой о золоте!
Додо прервала свои излияния. Последние слова произнесла, словно в агонии. Заболела грудь, какой-то странный туман окутал все вокруг.
– Возьмите себя в руки, мама, – сказала дочь. – Разве вы не видите, что дедушка затевает скандал?
Додо резко вернулась к действительности, словно выпила морковный сок и съела апельсин. Забыв на время о Полидоро, наблюдала за ничем не примечательными событиями, но у нее была редкая способность добавлять соли и сахару во что угодно, когда чувствовала, что их не хватает.
Она заметила смущение префекта. Однако, оставаясь солидарной с Полидоро, который ни во что не ставил Пентекостеса, обрадовалась страдальческому выражению его лица, бросавшемуся в глаза и всем остальным.
– Почему не открывают бюст? – раздраженно спросила она префекта и обратила внимание на то, что он держит в дрожащей руке сложенные листки с заготовленной речью. – Вы так хорошо сказали! Я чуть не прослезилась.
Семейство Алвесов в полном составе шагнуло вперед, за ними – Эрнесто, действовавший вместо Полидоро без его на то разрешения. Став вплотную к памятнику, приготовились благоговейно принять бразильский флаг, которым был прикрыт бюст.
– Минуточку, подождите меня.
Виржилио, появившийся на площади, прибавил шагу. Он был обут в ботинки на более высоком, чем обычно, каблуке, ибо не забывал, что римские легионы завоевали мир благодаря быстроте, с какой достигали в пешем строю самых дальних владений. Эта быстрота была порождена не только энергией отборных воинов, но и изобретением высоких каблуков, заставляющих человека двигаться резвей. Через несколько секунд Виржилио подошел к собравшимся.
– Хорошо, что я подоспел вовремя. Хочу взглянуть на бюст вместе с вами. Кроме всего прочего, я представляю здесь Полидоро. Сам он прийти не смог, но мысленно он с нами.
Додо не стерпела такого оскорбления.
– Где ваша доверенность?
Дочери окружили Додо, чтобы подавить ее мятеж.
– Сеньор учитель, станьте, пожалуйста, рядом с дедушкой. Для нас большая честь видеть вас здесь, – сказал кто-то из Алвесов и подвел Виржилио к Жоакину, который на него даже не взглянул.
– После того как мы поднялись по беломраморным ступеням к вершине славы, я прошу почтенную дону Додо вместе с нашим знаменитым Жоакином Алвесом открыть этот бюст и, разумеется, доску с надписью, – сказал Пентекостес.
Старшая дочь, продолжая опекать Додо, подтолкнула ее вперед. Додо гордо выпрямилась: ведь она владелица поместья, конца и края которого и сама не знает. Префект показал на пришитую к флагу зелено-желтую ленту.