Выбрать главу

Он смеялся, довольный успехами группы. У Виржилио нашлась административная жилка: о реальности он заботился еще больше, чем об истории.

Польщенный высокой оценкой Полидоро, Виржилио из кожи лез, чтобы снискать похвалу, хотел стать незаменимым в жизни Полидоро.

– Кто будет рассылать пригласительные билеты на премьеру?

В безупречном жилете и при галстуке учитель вполне мог сойти за сенатора республики.

– Не нужны нам ни анонсы, ни пригласительные билеты. Додо и так разрекламировала спектакль. Не забудьте, что она – самая большая интриганка в Триндаде.

Полидоро не стал упоминать о собственных усилиях: он тайно разослал своих батраков по округе, чтобы те пригласили самых представительных землевладельцев с друзьями и помощниками. Желательно жен оставить дома: рядом с ними мужчины сдерживаются, стараются угодить им, лишь бы они воображали, что счастливы.

Виржилио облегченно вздохнул. Он хотел, чтобы театр был переполнен человеческим теплом, нарядной публикой. Представлял себе, как выглядел партер театра в Санкт-Петербурге до революции: после блистательной оперы кавалеры и дамы шли наслаждаться белыми ночами.

– Мы будем иметь успех. Здесь же начнется карнавал в честь предстоящей победы Бразилии на первенстве мира по футболу. А что будет с нами, после того как мы завоюем золотой кубок?

Он украдкой взглянул на Полидоро, воспарив в заоблачные выси при первом упоминании о будущем, как вдруг его внимание привлек шум за дверью.

– Войдите, кого Бог послал! – крикнул Виржилио. Вошла Каэтана со своей свитой в сопровождении Эрнесто; на руках она несла Рише.

– Кто там? – Размечтавшийся Полидоро отпустил поводья воображаемого скакуна, на котором он мчался по полям, переплывая реки, кишевшие прожорливыми пираньяс.

– Идите все сюда! – крикнула Каэтана. – Пришел час распределять роли!

Без плаща и каблуков Каэтана двигалась живей, несмотря на пристроившегося у ее груди кота. Рише пригрелся между пышных грудей, воруя у Полидоро тепло актрисы, которым тот мечтал согреть свою душу.

Даже в зале кинотеатра Полидоро пьянел от запаха женских прелестей Каэтаны. Волны этого запаха убаюкивали его, он был убежден, что навсегда сохранит этот запах. И когда Каэтана уедет, достаточно будет принюхаться к самому себе, чтобы вспомнить все пышное тело Каэтаны.

Круги под глазами актрисы выдавали тревожные бессонные ночи. Особенно последнюю, когда она, измученная неопределенностью будущего, вышла в гостиную разбудить Балиньо, который спал на диване; в его ногах клубком свернулся Рише.

Балиньо показалось, что ему снится сон, когда он почувствовал, как Каэтана гладит его по голове с нежностью, немыслимой для таких полных рук. Балиньо испугался.

– Не бойся. Это я.

У нее не хватило смелости расспрашивать Балиньо о премьере. Или о делах давно минувших дней, воспоминания о которых могли помочь ей выйти на сцену спокойно, как человеку, который давным-давно без сожаления оставил всякую надежду.

Балиньо рывком сел на диване. Прикрыл рукой низ живота, так как спал без пижамы. Этот стыдливый жест отвлек Каэтану от ее тревог.

– Не беспокойся. Ты мне в сыновья годишься.

Убрала руку с его волос. Внезапно пробудившееся чувство материнства мешалось с глупыми мыслями, с прилипчивой тоской по мужскому телу.

Застегнув пуговицы наспех напяленной рубашки, Балиньо принес Каэтане вина. Темно-красного, как подступавший к ним на рассвете страх.

– Как назвать такие огорчения? – спросила она. Не ожидая ответа, задумалась над тем, что сказать дальше. – Если бы хоть дядюшка Веспасиано был жив! Он за руку вывел бы меня на сцену, дабы я убедилась в реальности происходящего. Сколько раз он говорил мне, что не надо бояться публики. Что остается от актера вдали от рампы? Он сам побоялся жить дальше, не хотел дожидаться, когда его начнут выгонять из захудалых цирков и убогих хижин с крышей из пальмовых листьев, где мы выступали.

Каэтана спрятала лицо: не хотела, чтобы Балиньо видел ее глаза. Тот стоял навытяжку, точно солдат.

– Нам еще надо завоевать Бразилию! – Балиньо сразу воспарил высоко, не замечая, что его худые волосатые ноги обдувает проникающий через открытое окно утренний ветерок.

– Пойдем-ка лучше спать, а то еще простудимся. – Каэтана, понурив голову, собралась уходить.

– Куда же вы? – Ему хотелось вернуть ее, заставить задохнуться от эмоций, пробужденных в нем ею самой. Не хватало смелости крепко обнять ее.

– Пойду смотреть свои сны. Я всегда грежу. Каэтана шаркала шлепанцами, которые носила уже не первый год. Балиньо, окончательно пробудившись, смотрел в окно, думая о Додо и ее призраках. Он был уже достаточно взрослым, чтобы поостеречься крушений, о которых говорила Каэтана. Каждая ступенька лестницы означала нисхождение в ад.

В дверь постучали. На рассвете трудно различить, кто друг, а кто враг.

– Кто там?

Вошел запыхавшийся Эрнесто, чтобы отвести их в «Ирис». Никто не хочет терпеть долее такую неопределенность. Если Каэтана не придет, Полидоро откажется от заключенного между ними соглашения.

В зале кинотеатра вокруг Каэтаны столпились ее полусонные помощники. Они размахивали бумажками, словно холодным оружием. В них содержались точные указания.

– Пожалуйста, не будем ссориться, – наперед предупредил Виржилио, считавший себя большим знатоком человеческих сердец, где оседали ил, сгнившие корни и мелкая болотная нечисть.

– Где Джоконда? – спросила Каэтана, заметив отсутствие подруги.

Три Грации привели Джоконду, и она стала между Эрнесто и Виржилио. Мужские плечи подпирали ее, точно каменные горы.

– Вам удобно? – Эрнесто проявил заботу о Джоконде, чтобы вызвать ревность у Пальмиры: сомневался в силе зародившихся чувств.

Балиньо посмотрел на стенные часы, циферблат которых обращал к ним свой безучастный лик. Хотелось поскорей дожить до субботы.

– Прекрасно, – негромко сказала Каэтана, надеясь на отличную акустику зала. – Вот ваши роли.

Она раздавала листки не спеша, равнодушная к обидам, которые, возможно, наносила сердцу каждого.

Додо кружила вокруг «Ириса» в сопровождении Нарсисо, который держался на почтительном расстоянии: она запретила ему приближаться к ней.

– Я женщина порядочная, не хочу, чтобы меня путали с этими проститутками, свободно разгуливающими по Триндаде.

Полидоро, предупрежденный о засаде, спустил против нападающих свою свору. Вожаком назначил Мажико.

– Следите за моей женой, не то потеряете должность в «Паласе».

Накануне премьеры Полидоро отказался от всякой вежливости. Он был не в силах уснуть, проводил ночи практически под открытым небом, и нервы его были напряжены до предела. Его поддерживала лишь мечта обнять млеющую от страсти Каэтану.

– Неважно, если я оплошаю в эту минуту, – поделился он с Виржилио. – Мне это все равно, лишь бы вдохнуть ее тайный запах.

Как только Каэтана распределила роли, присутствующие разделились на две группы. Те, кто вошел в первую, ходили следом за Каэтаной, готовые положить жизнь за искусство. Остальные, в душе которых зависть боролась с грустной надеждой изменить вроде сложившуюся окончательно ситуацию, притворялись независимыми. Им уже было не так важно, как раньше, изображать на сцене разные перипетии из жизни.

– Все, что делается на сцене, – чистейшей воды ложь. Если это искусство, тогда что же такое жизнь, где и кровь, и ненависть, и голод? – вопрошала обойденная ролью Пальмира.

Никто не пожелал ей ответить, опасаясь гнева Каэтаны.

– Лучше не делать из нее врага, – предупредил Балиньо, терпеливо протирая радиолу ватой, принесенной из аптеки «Здоровый дух».

– А как эта радиола называется? – спросила Себастьяна, двумя пальчиками подавая ему вату: боялась запачкать ее жиром, оставшимся от бутербродов. Впрочем, она еще продолжала жевать, особенно из-за равнодушия к ней Виржилио.

– Чем больше у меня мужчин, тем сильнее хочу есть, – призналась она на рассвете. Испугавшись такого опрометчивого признания, пояснила: – Одного искусства мне мало: наверно, слишком поздно мне начинать сценическую карьеру. И про жизнь не забываю, и про все бесстыдства, они прямо-таки не выходят у меня из головы. Я слаба, как спелая хурма в саду нашего заведения.