Тот немного наклонился вперед, соблюдая правила хорошего тона, приобретенные в богатом доме Сан-Паулу. Устремив взор на Жоакина, старался прочесть его чувства; несколько мгновений жизнь обоих как бы работала вхолостую.
– Я приехал в Триндаде не затем, сеу Жоакин, чтобы принести вам прогресс. Прогресс – это сказка, а я уже давно оставил передовые взгляды, – сказал наконец архитектор.
Жоакин побоялся, как бы лощеные речи городского жителя не сбили с толку его, деревенщину.
– Говорите напрямик, – сухо произнес он.
– Я хочу сказать, что гостиница – это как моя иллюзия, так и ваша. – Сделав такое признание, он снова откинулся на спинку стула: так ему легче было сидеть.
– Не причисляйте меня к числу тех, кто питает иллюзии, – запротестовал Жоакин довольно пронзительным голосом. Магнолия могла услышать его из сада.
– Вы совершенно правы. Каждая утраченная иллюзия укорачивает наши кишки на один сантиметр. А раз я не знаю, сколько у меня метров кишок, то не стоит их терять. Хотя бы потому, что без них нам нечем будет срать. – Употребив такое неожиданное выражение, уроженец Сан-Паулу сразу же посмотрел на Жоакина.
Чувства Жоакина, задубевшие от коровьего навоза, выдержали этот наскок собеседника, который заговорил на крестьянском языке лишь для того, чтобы убедить его, будто они одного поля ягода.
Архитектор, однако, не хотел отступать и решил не сдавать позиции.
– Но, с другой стороны, иллюзия помогает нам жить. Это искушение, имеющее определенную цену, которую я, например, согласен заплатить. Поверьте мне, чем больше обмана и лжи я возведу на городской площади Триндаде, тем лучше будет для нас всех, в том числе и для вас.
Высказав эту мысль, выходец из Сан-Паулу снова вперил в Жоакина оценивающий взгляд. У этого крестьянина на спине панцирь, как у черепахи. И на нем отметины тысячелетней борьбы за существование, а что у него внутри – не видно.
Жоакин вытащил из кармана табачный лист. Прежде чем покрошить его ножом на столе, понюхал, заметив тем временем, что этот чужак словно прирос к стулу и вовсе не смотрит на стенные часы, висящие над комодом в стиле штата Минас-Жерайс. Стрелки двигались как обычно.
Наконец Бандейранте встал и посмотрел на хозяина сверху вниз. Жоакин забеспокоился: не хватало еще, чтобы в его собственном доме посторонний человек навязывал ему свою режиссуру.
– Вам известно, что Фернан Паэс Леме приказал убить собственного сына? – спросил уроженец Сан-Паулу с задумчивым видом, точно говорил об одном из своих предков.
– За что? – испугался Жоакин.
– Из-за драгоценных камней. Ему пришлось выбирать между изумрудами и сыном, – ответил архитектор с сожалением в голосе.
Жоакин попросил разрешения пройти, так как посетитель стоял перед ним. Бандейранте с утонченной изысканностью выполнил его просьбу, как будто это он был хозяином дома, и Жоакину пришлось его поблагодарить.
Подойдя к окну, Жоакин глубоко вздохнул. Это его приободрило, и он тотчас обернулся. Бросил взгляд на групповую фотографию, висевшую на стене: дети и племянники в праздничных одеждах по случаю крестин. Увидев родичей, содрогнулся, представив себе, что роковая сила вдруг заставляет направить кинжал в грудь члена своей семьи. Ему почудилось, будто он видит кровь на пыльном полу.
Тень Фернана Паэса Леме не давала Жоакину покоя. Он не слыхал о таком диком случае в истории Бразилии. По его мнению, подобные ужасы могли иметь место только в соседних странах, свирепые жители которых готовы были вырезать целые семьи. В то же время упоминание об этом эпизоде показывало хитрость архитектора: наверняка он выдумал эту историю, чтобы Жоакин не гордился тем, что он в своем доме и в любой момент может выставить непрошеного гостя за дверь.
Жоакин взял нож и нарезал табаку. Высыпал щепоть на папиросную бумагу, уверенными движениями свернул самокрутку. Высунув язык, нанес тонкую полоску слюны на край бумаги, положил самокрутку на край стола и вздохнул с облегчением.
– Наверно, нелегко было этому самому Фернану, а? – И посмотрел на чужака так, словно видел его в первый раз.
Голос Жоакина звучал мягко, будто он был исполнен дружелюбия, но гостя это не обмануло. Ему надлежало быстро ответить выпадом на выпад хитрого фазендейро.
Жоакин был уверен, что собеседника ждет поражение, и решил великодушно уделить ему еще несколько минут, чтобы утихомирить его красноречие и вызвать на лице выражение крайнего разочарования, неизгладимое, словно клеймо. Вот таким побежденным чужак и покинет Триндаде.