Каэтана испугалась: она привыкла к драме, переживаемой на сцене, которая только и могла потрясти ее, и отвергала перипетии чем-то нарушенной жизни. Она жила только на сцене, вне ее все казалось ей фальшивым, ненастоящим, проявлением дурного вкуса.
– Почему ты плачешь?
Слова выходили из ее груди в виде законченной музыкальной фразы. Каэтана прислушивалась к себе, старалась говорить в нужной тональности, и теперь осталась довольна тем, что при всем волнении не сфальшивила, на лице ее заиграла улыбка. Она – прирожденная актриса. Повседневная жизнь не сумела низвести ее до своего уровня, значит, пусть идет своим чередом деградация Джоконды, покусившейся на ее душу.
– Теперь я тебе говорю: хватит драмы. Я дала тебе это имя не для того, чтобы ты, забыв о сцене, плакала втихомолку. Единственный способ проглотить подступающий к горлу горький комок – снискать аплодисменты толпы.
Джоконда утерла лицо рукавом, размазав краску. Она хотела снова обрести твердость, одеться в броню, которая позволяла ей спать с местными мужчинами и собирать жалкие монеты.
– Извини, что побеспокоила тебя, – сухо сказала она. В дрожащем голосе снова послышались гордые нотки, но это не впечатляло.
Джоконда пошла к двери, но Каэтана задержала ее.
– И куда же ты идешь с таким обиженным лицом? Хочешь похвастаться им как победным трофеем? – крикнула она, не заботясь о том, что ее могут услышать в коридоре.
– Я хозяйка своей судьбы, – ответила Джоконда по-прежнему гордо. – Ты больше мною не командуешь. Ты потеряла право определять мое будущее.
Реплика получилась закругленной, не оставляла никаких сомнений. Искренность намерений Джоконды придала ее словам неброскую красоту.
Каэтана позавидовала внезапно проявившемуся чувству собственного достоинства Джоконды. Свежеиспеченная соперница на время отобрала у нее роль, завладев ее мантией. Испугавшись сценического воровства, Каэтана стала между Джокондой и дверью.
– Ни у тебя, ни у Полидоро никогда не было величия, потому вы и остались в Триндаде дожидаться меня, не зная, куда пойти. У вас не хватило смелости бродить по белу свету, спать на сене, есть рападуру[36], от которой теряешь зубы. Когда я вспоминала вас, ничего, кроме жалости, не испытывала, – заявила Каэтана и облегченно вздохнула.
– Никогда мы не просили у тебя жалости, – смело возразила Джоконда: ощущение потери придавало ей сил для сопротивления.
– Вспомни тот вечер, когда я натерла пальцы чесноком и получила от тебя и Полидоро явные доказательства любви или вожделения. Полидоро испугался, не хотел повторить эту проверку при тебе, раскаивался, что уступил в первый раз. Он хотел всего лишь доставлять мне наслаждение в постели, а моя страсть только увядала от его стараний. Ты – другое дело. Ты питала несбыточную мечту понравиться мне, однако не знала, где доступ к моему сердцу. То ли в оранжерее, где цветут орхидеи, то ли на широкой постели среди измятых простынь. Вы ревновали меня друг к другу, бились за мою привязанность, но вам неведом был мир иллюзий. А для меня иллюзия была сильней страсти. Страсть точно камень, брошенный в речку: он теряется среди гальки на дне, а след его размывают быстрые струи.
Каэтана хотела продолжать в том же духе, но Джоконда прервала ее.
– Какие же доказательства я не представила? В чем мы с Полидоро промахнулись? Почему ты сразу не сказала?
Спокойствие ее истощилось: теперь она боролась за то, чтобы восстановить тропинки давно прошедших лет. Может, еще не поздно помечтать, несмотря на то что прежние прелести затянуло жиром.
– Я сказала вам в шутку: поцелуйте мои натертые чесноком пальцы, хочу, чтобы в миг поцелуя от ваших языков несло чесноком. Вы смеялись. Не могли понять, что я просила о помощи, хотела, чтобы вы избавили меня от безудержного воображения или чтобы вошли в его мир и отправились со мной скитаться по дорогам. Тогда я хотела повести вас по всей стране.
Каждое слово Каэтаны било по ущербной памяти Джоконды, неспособной собрать воедино разрозненные прожитыми годами события.
– Почему ты тогда не сказала нам правду? – Джоконда от огорчения растрепала прическу: смысл ее жизни, будучи сведен к мечтам другого человека, обрекал ее на заточение и изгнание.
– Вы не выдержали бы тягот бродячей жизни. Оба мечтали о постели, столе, кастрюле на плите, а моим домом было открытое поле. Без вас меня ожидала вся Бразилия. Никогда я не удивлялась нищете и мечтательности нашей страны, я шла по дорогам худая и оборванная, но неистощимая на выдумки. Дядюшка Веспасиано согласился, чтобы мы удрали из Триндаде тайком, подобно ворам, не попрощавшись и не порвав в клочья свои чувства. Может быть, тем самым мы избавили тебя и Полидоро от колючих собственнических чувств, которые жаждут отмщения и пожинают одни лишь потери.