Полидоро забыл об отце. Пристально глядел на Додо, не пропускал ни одного ее движения. Из-за платка, смоченного лживыми слезами, который он прижимал к груди, он заметил, как она передала начальнику полиции пачку банкнот. Этот блюститель закона всегда любил тайные сделки, заслуживающие общественного порицания. Так он и остался простолюдином, подумал Полидоро, огорченный предательством бывшего союзника. Как это он ничего не заподозрил, когда речь шла о сговоре между Додо и Нарсисо? Теперь он думал, что дружба между этими двумя завязалась давно. Возможно, они не раз встречались по вечерам и не поддавались соблазну вступить в связь только потому, что оба изливали свои жалобы: Додо обвиняла мужа во всех смертных грехах, а Нарсисо со своей стороны плакался, что семья его в Рио не понимает, какой тяжкий крест он несет, не говоря уже о том, что его могут перевести из Триндаде к черту на рога.
Могильщики шустро работали лопатами, забрасывали гроб землей, кладя конец церемонии, к удовольствию родственников: с кладбища они пойдут пить пиво в какой-нибудь из баров.
– Я знаю, как Додо подкупила начальника полиции, – шепнул Эрнесто на ухо Полидоро. Он тоже держал платок, изображая скорбь, которой не испытывал. В последние годы Жоакин и аптекарь все больше раздражались друг на друга, чуть ли не ссорились.
– Нарсисо собирается предать меня не потому, что влюбился, – стоял на своем Полидоро. – Я даже подозреваю, не пустой ли он фантик: давно уже не был в доме Джоконды.
– Ради Бога, Полидоро, мы же на похоронах. Вот уже выстраивается очередь выражающих соболезнование.
Полидоро пощупал грудь там, где сердце. Не то чтобы он чувствовал неладное – ему захотелось, чтобы Каэтана, уединившись с ним, впивалась зубами в его соски в безумном экстазе, как это делают пылкие проститутки. Пусть рвала бы его плоть, чтобы он, изнемогая, все же показал ей, что не умер для проявлений страсти.
– Спасибо, – говорил он, обнимаясь с очередным соболезнующим, не испытывавшим, как и все остальные, добрых чувств к нему: ведь он был самым богатым и могущественным из сыновей Жоакина.
Додо подошла после всех, будто чужая.
– Я предупредила, чтобы ты поостерегся, Полидоро, если не попросишь у меня прощения.
Прежде чем он мог бы выразить на людях свое неудовольствие, дочери окружили Додо, встали на ее защиту. Юбочное войско иногда укрощало мужской нрав.
Полидоро снова посмотрел на часы. Пойти домой или в кинотеатр со всеми вытекающими отсюда последствиями? Его беспокоила небритая борода. Почесал щеку ногтями, стараясь отогнать подступившую тоску.
– Хочешь крем для лица? – Предусмотрительный Эрнесто вытащил из кармана тюбик.
Полидоро пошел за Додо на почтительном расстоянии, а вот начальника полиции он, к сожалению, потерял из виду.
– Забавно получается: я сумел произвести на свет столько женщин. Боюсь, не слабая ли у меня сперма: судьба не подарила мне сына.
Он все еще не знал, куда держать путь. В общем, похороны отца влекли за собой некоторые последствия. Полидоро подумал о кровожадных годах, неуклюжих и грубых, способных задушить любые мечты. Мчались они быстро, оставляя после себя морщины, отчаяние и седые волосы.
– Одолеть каждый год – геркулесова работа, – сказал Полидоро и впервые за всю неделю улыбнулся.
Эрнесто предложил подвезти его на машине, которую по случаю похорон вывел из гаража. Аптекарь тщательно протер ветровое стекло, проверил щетки стеклоочистителя; в автомобильных делах он разбирался слабо.
– Когда-нибудь я стану автомобильным асом здешних мест, – сказал он, чтобы ободрить опустившегося на сиденье рядом с ним пассажира.
Полидоро погрузился во мрак, стал неразговорчивым: в окружении врагов сердце его окаменело.
– Впредь пусть никто не уходит из «Ириса» без моего приказа. Кинотеатр должен стать для нас самой настоящей крепостью.
Голос Полидоро окреп, но в нем слышны были грустные нотки из-за стычек с женой и собственными дочерьми.
– Только так мы обеспечим развлечение городу, – закончил его мысль Эрнесто, заводя мотор. Из-за его шума он не услышал легкого вздоха Полидоро, слегка сгорбившегося на сиденье.
Пальмира очень редко уходила далеко от заведения. Сообщество, образовавшееся в «Ирисе», стерло из памяти Эрнесто воспоминания о том, как много раз он ложился в ее постель и извлекал из этой женщины короткое наслаждение на пропитанном потом матрасе.
Здесь, в кинотеатре, Пальмира вдруг показалась ему молодой и недоступной. Мысль о том, что можно теперь крутить с ней в известной мере невинную любовь, распалила его воображение. Когда Эрнесто отходил от нее, хотя бы недалеко, его охватывала грусть, напоминавшая ему некоторые сцены из юности.