– Почему у тебя такое кислое лицо, Полидоро? Улыбаясь, он осмотрел отобранные вещи.
– Чем же вы занимались столько времени в этом паршивом подвале?
Полидоро уцепился за друга. Виржилио оказался не в состоянии освободить его от черной кисеи, мешавшей видеть мир. У Эрнесто мягкий характер, он живет простой обыденной жизнью; как знать, может, он и его вернет на грешную землю, где, собственно говоря, и пылают все человеческие страсти. Лишь возвратившись из путешествия в не всегда гостеприимную страну фантазии, сможет Полидоро с радостью встретить Каэтану в пятницу.
Он показал аптекарю матрас. Если верить Виржилио, именно на нем Каэтана и он пускали в ход зубы и ногти, чтобы дать выход желанию, отнимавшему у них разум. Справляя любовный ритуал, они невольно переносились во времена язычества, когда к услугам людей был целый сонм добрых богов. Теперь, однако, приходится признать, что двадцать лет ожидания исчерпали энергию, которую в прошлом он транжирил.
– Когда я познакомился с Каэтаной, я чувствовал себя Богом. Тело мое было как острый нож, и я волен был вонзить его в кого угодно. Никто не мог затупить острие. А теперь посмотрю на себя в зеркало и вижу, что тело не под стать моему сердцу, которое мнит себя еще молодым.
Эрнесто не хотел поддерживать такие настроения Полидоро. Он тоже чувствовал, как ноют суставы, как смерть шепчет ему на ухо слова, благоухающие гиацинтом, о том, что она готова принять его в свои объятия, что обещает ему вечность.
– Ты спасешь меня? – крикнул Полидоро, напоминая о своем присутствии.
Эрнесто некуда было податься: он был нужен Полидоро как зеркало, пусть треснувшее и потускневшее.
– Скажи, Эрнесто, куда подевалось лицо, которое ласкала Каэтана? Я постарел и обрюзг и ни в ком уже не возбуждаю страсти. А как жить без такой надежды?
Эрнесто решил дать бой собравшимся в подвале нытикам во главе с Виржилио. У него под рукой всегда была спасительная ложь, и он мог пользоваться ею мягко и милосердно.
– Хватит с нас истории Бразилии. Этак мы обречем на гибель нашу страну и себя самих, – сказал он.
Надо было поставить учителя на место; тот даже в доме Джоконды по понедельникам одаривал проституток эпизодами из истории страны, о которых те не могли слышать в начальной школе. Он и в постель-то шел с ними, спросив сначала что-нибудь из истории монархии или республики.
А Полидоро ему было жаль: тот стоял перед ним опустив голову и никак не мог обрести вновь уверенность в себе.
– Подними голову, дружище! У кого в нашей округе было в жизни больше любовных приключений, чем у тебя? Сама Джоконда по сей день души в тебе не чает.
Такой предательский прием, пусть даже ради утешения Полидоро, возмутил Виржилио.
– Какое неуважение! – бросился он на защиту женщины, которая каждый понедельник подавала ему чашку чаю.
– Почему бы меня не любить? Разве я урод? – очнулся от летаргии Полидоро, не на шутку обидевшись. Неужели учитель забыл о его способности внушать чувства благородные и в то же время любовные?
Виржилио пожалел о своей неосмотрительности – уступил поле деятельности Эрнесто, который поблагодарил его насмешливой улыбкой.
– Разве вы могли пустить в свою жизнь какую-то женщину, кроме Каэтаны, даже если Каэтана разъезжает по Бразилии? – тут же парировал Виржилио, стараясь спасти дружбу с Полидоро.
Учитель видел, что против него затевается интрига. Мажико мог назвать ее участников и гордился тем, что наблюдал ее в самом зародыше.
– Какая бестактность сравнивать Джоконду с Каэтаной, артисткой, жрицей святого искусства! – сказал Мажико, вступая в разговор.
Эрнесто, окруженный противниками, понимал переменчивую природу слов: одни улетучивались через несколько секунд, а другие, напитанные ядом, пускали корни и отравляли человеческую судьбу. От последних нужно избавляться. Значит, пусть эти люди ценят его искренность и во имя этого принципа отступят в надежное место, огороженное колючей проволокой.
Оборона Эрнесто основывалась на все более мелких деталях. Он, как и Виржилио, обожал покорять людей пламенными речами.
– Во всей этой истории единственный пострадавший – это я. Потерял Каэтану и несу на плечах бремя прожитых годов. Хватит вам препираться, – сказал Полидоро, чувствуя, что спор может затянуться до обеда.
Пока Полидоро сетовал на нечуткость друзей и призывал их исправиться, он неожиданно для себя понемногу воспрял духом. Воспоминания, пробужденные матрасом, вновь вернули ему молодые чувства, вожделение, от которого плоть его напряглась до боли и звала к безумствам.
– На что мне жаловаться, если этот матрас – реальное свидетельство того, насколько я еще могу быть счастлив?