С сокрушенным видом Каэтана подняла голову. Да, она постарела. Мешки под глазами делали ее похожей на Будду» прибывшего в Америку проповедовать новый образ жизни. Тряхнула волосами, словно они давили ей на плечи: волосы у нее были густые и черные. Сцепленные на уровне груди руки двигались соответственно движениям всего тела, и Полидоро вспомнил ее прежние энергичные жесты.
Он опустился на колени у ее кресла, не прикасаясь к ней.
– Почему ты говоришь, что не добилась успеха, если ты побывала в самых захудалых городках Бразилии и вселяла мечты в сердца простых людей? Кто бы это сделал, если бы не ты и не «Пилигримы»?
Полидоро приятно удивила его собственная горячность: он обнаружил в себе способность к прочувствованным речам, которая проявилась в эту минуту впервые. Однако он боялся, как бы его ораторский пыл не угас, прежде чем удастся увлечь Каэтану в постель.
В то время как Полидоро, вверив себя Святому Духу, обвинял артистов телевидения в том, что они, точно крабы, лепятся к побережью и не показываются в захолустных городках с населением менее тысячи жителей, в отличие от рядовых артистов, горький хлеб которых замешан на дорожной пыли, Каэтане казалось, что перед ней оживший дядюшка Веспасиано, который, жуя свиную колбасу, рьяно защищает театр для бедных, истоки которого надо искать на средневековых ярмарках.
– Благодаря вам, Каэтана, забитые крестьяне узнают, что такое театр. Это волшебное искусство не раз заставляло меня плакать, когда мне хотелось смеяться!
Каэтана держалась стойко. Никак ему было не слиться с ней в губительном поцелуе, но при этом он не должен был вовсе отказываться от желания, хотя и приглушенного собственными речами, которое усиливалось в паузы, когда он подыскивал слова, способные вызвать женскую улыбку. В ближайшие минуты Полидоро надеялся вырвать победу и получить желанную награду.
Надеясь добраться до заветного места и коварной змеей ввинтиться в ее чрево, Полидоро продолжал говорить с небывалым энтузиазмом, порой незаметно пинком отбрасывая кота.
– Если бы я сейчас увидел тебя на сцене, уверен, не стал бы просить тебя отказаться от театра даже ради дома в Триндаде, который я тебе обещал. Даже рискуя потерять тебя, я предпочитаю воздать хвалу твоему высокому искусству, – говорил Полидоро, прикрывая ложь тем, что часто помаргивал глазами. – Как это может такая актриса, как ты, отказаться от своего ремесла только ради того, чтобы остаться со мной в городке, где так мало жителей!
Отдав должное театру, Полидоро быстро сел рядом с Каэтаной на диван. Он имел право вдыхать запах ее тела, потомиться и поохать вместе в ожидании любовных утех, которым они предадутся, точно сошедшиеся в поле жеребец и кобылица, жадно и беспощадно.
Меж тем Рише последовал примеру Полидоро и тоже прыгнул на диван, втиснулся между ним и Каэтаной. Полидоро сдержал злость, а ему так хотелось швырнуть кота в открытое окно. Животное явно соперничало с человеком, уютное мурлыканье перешло в тигриное рычанье. К тому же кот выгнул спину, из которой выпадали волоски, точно перышки у канарейки в период линьки. Каэтана не страдала аллергией на кошачий волос и преспокойно поглаживала выгнутую спину своего любимца. Полидоро, напротив, казалось, будто кошачий волос забил ему бронхи, и он начал чихать, что не позволяло ему подсесть поближе к Каэтане.
Актриса пожалела Полидоро, которого раздражали даже тончайшие кошачьи волоски. Она посмотрела на Рише, стараясь разгадать его дальнейшие намерения. Полидоро чихал в платок.
– Говори, Каэтана. Не молчи, – умоляющим голосом воззвал он к ней, ему не хотелось покидать мир слов, которые уже начали ускользать от него.
Его хитрость, подбитая ватой и сдобренная медоточивыми словами, мало-помалу тонула в тихой грусти Каэтаны.
– Ах, да какое право я имела пожелать уподобиться Марии Каллас, если никогда не училась петь? Или стать такой певицей, как Анджела Мария, у которой пронзительный голос с хрипотцой, как у бразильского народа. Как-то в Сан-Паулу пела Дулсина Мораэс, я слушала и плакала от тоски. Однажды, когда была еще девочкой, уехала из Итабораи и направилась в Рио-де-Жанейро попробовать себя на радио в программе Ари Баррозо. Знаешь, что он сделал? Расхохотался и велел без всякой жалости ударить в гонг, что означало конец прослушивания. Я спускалась на лифте в Доме радио, сгорая от стыда, но не хотела, чтобы кто-то увидел, как я утираю слезы скомканным платочком.
Полидоро не мог решить: то ли надо восхвалять достоинства Каэтаны, то ли погасить ее мечту о славе. И еще он подозревал, что эти слова Каэтаны – сцена из фарса, в которую актриса вкладывала весь свой талант. Наверняка на пятом десятке жизни в обширном репертуаре для нее не нашлось роли, в которой она напоследок показала бы все богатство своей души.