Павел остается.
К Покрову ждали снега. Такое поверье у народа, что на покров богородицы обязательно земля, уставшая от родов, должна укутаться белым полотнищем снега. Но с утра небо стояло ясное, глубокое, и усмиренное осенними ветрами солнце светило ярко и неомрачимо. Земля щетинилась жнивьями, желтые поляны сбегали с угоров, черными спутанными сетями громоздились тальники и черемушники возле Белой Реки. У берегов звонкие льды прикрывали студеную и ясную воду. Осень взмахнула обезувеченными крыльями своими, дрогнула, застыла. И вот-вот должен был просеяться первый пахучий, некрепкий и ласковый снег. Должен был, но не просеялся, не пал на землю, не укрыл ее.
К Покрову отпросился зачем-то Павел у хозяйки, у Ксении, в город.
Ксения, отпуская Павла, встрепенулась, подавила в себе мгновенную тревогу, но спокойно сказала:
— Поезжай. Коли не надолго, без тебя управимся.
Павел уехал.
Арина Васильевна подглядела за Ксенией, помолчала. На второй день за ужином мимоходом бросила:
— Без Павла чтой-то скушно.
— Какое тебе веселье надобно? — нахмурилась Ксения.
— Все, коли-быть, мужик в доме. Вечера ноне долгие становятся, не так сумно с мужиком-то.
Ксения промолчала и отвернулась.
На пятый день Павел вернулся.
Когда он, после полудня, вошел во двор и добродушный приветливый лай Пестрого отметил его возвращение, Ксения стояла на поветях. Она увидела Павла и вся поддалась вперед, и внезапно обессилела. Ноги задрожали у нее, и она опустилась на пахучее, душистым холодком веющее сено.
Павел, не заметив ее, вошел в избу.
Ксения отдышалась, отошла. Лицо ее зарумянилось, глаз сверкнул радостно. Она поправила платок на голове, спрыгнула легко и ловко с поветей, отряхнула юбку, мгновенье постояла. И пошла. И в это мгновенье, пока стояла она, прежде, чем пойти в избу, улыбнулась она широко и светло, улыбнулась радостным и легким мыслям своим, которые, наконец, пришли к ней.
В избу вошла она спокойная и приветливая.
— Вернулся, гулеван? — певуче сказала она.
Вместо Павла, поспешно и охотно ответила крёстная:
— Вернулся, вернулся!
Ксения помрачнела и сердито взглянула на старуху. Но ясным снова стало ее лицо, когда услыхала она веселый и бодрый голос:
— Вернулся!.. Здравствуй... Хотел я управиться раньше, да не вышло.
— Что-ж... тебя не неволили, мог и дольше пробыть...
Павел поглядел на Ксению, отвел глаза в сторону.
— Мне в городе-то не очень сладко... Тяжело там. Кому, может, и хорошо, только не мне.
— Трескучая жизнь в городу-то! — всунулась крёстная: — Пошто это они тама все суетятся так?
Ксения прерывает разговоры крёстной. Сбрасывая платок с головы, она хозяйственно говорит:
— Собирай-ка, крёстная, завтрак на стол, а я самовар наставлю. Павел-то, однако, промялся, поди!
Крёстная кидается к полкам, к печке; гремит самоварная труба, плещется вода, трещат лучины.
За завтраком все, как раньше. Может быть и не уходил вовсе Павел в город? Но светится у Ксении лицо, сдержанная радость пронизывает ее всю. Голос упруг и ровен, и новым теплом согрето каждое ее слово.
К вечеру за окном начинают кружиться и падать мохнатые снежинки. Закат застлан зыбучей сеткой. Крыши белеют. В стайках протяжно мычит корова. Пестрый свернулся у погребушки, уткнул морду в теплый бок и дремлет. Ксения заправляет керосиновую лампу. Красный язычёк пламени отрывается от горелки, прыгает, садится на место. Стекло прикрывает его — и желтый свет лижет стены избы, стол, лавки. Шарахаются тени в углы.
— Ну, вот и снежка бог дал! — весело говорит Ксения. — Нонче, видно, зима-то ранняя... Я давно зиму-то в деревне не живала.
В голосе чуть-чуть вздрогнувшая грусть.
Павел вслушивается в Ксеньины слова и наклоняет голову.
— Хорошо зимою, — говорит он, — отдых. Сон крепкий...
Рыхлый снег укрыл поля, побелил дороги. По первопутку розвальни бегут со скрипом, изредка визжа полозьями по вывернувшемуся зря и ненужному булыжнику.
На хребтах поредела щетина, хребты по-зимнему принизились. Небо стало ниже к застывшей земле. Небо утрами опирается на зыбкие, витые столбы дыма.
По первопутку, хмельной и шумный, едет Архип через Верхнееланское.
У Ксеньиной избы парнишка приворачивает мухортого коня, Архип отворяет ворота и весело грозит Пестрому:
— У-у! лешава душа! Не признаешь знакомых? Вот я тебя подворотней огрею по хребту!..
В избу Архип входит первый: парнишка облаживает лошадь, хозяйственно прикручивает ее под навес, разнуздывает.