Поначалу, при каждой попытке сторговаться, сучьи лапы-глотки посылали незваного покупателя в весьма неприличном направлении. Потому как милашка Свэлли приносила хозяевам немалый доход. Клиенты прозвали шуструю шлюшку – Драная Бестия.
Рыжая кучерявая Свэлли могла бы, пожалуй, ублажить самого короля-распутника!
Похоть рыжухи была не наигранной, а подлинной, природной. Свэлли не приходилось обманывать клиентов, изображая страсти. В отличие от большинства шлюх.
Но, если другие мужики нашли в Драной Бестии лишь отраду на час – бурный час, который хочется временами повторить, то Боббер нашел в Свэлли еще и доброе мягкое сердце, необходимое для хорошей жены.
Он помнит – как вчера это было! – первую ночь со Свэлли...
Боббер не был любителем шлюх. Неказистый с виду, но крепкий телом, в молодости он легко соблазнял даровых бабенок, убалтывая и смеша их. Бывало, что – чьих-то жен. Случалось – и вольных пташек.
Но вот вышла ему незадача: хозяин принудил Боббера пойти на страшное дело.
Это сейчас старина Сэс – человек честный. Легко стать честным, коли уже заимел всё, чего душа пожелала!
А в те времена, когда красотка Эжжи еще и на белый свет не народилась, впуталась семья Тари в сомнительные дела. Ну, и прислугу в грязь затащила – куда ж без этого!
Сам-то Боббер считает: виноват он – куда как меньше, чем старина Сэс.
Боббер-то на черное дело поневоле пошел. И, хотя он – не раб, а наемник, да всё одно – в злых делах более тот виновен, кто замыслил да повелел, а не тот, кто по службе сдуру злодейство исполнил.
Что было – то было. Но не сплыло, не смылось с души.
И позабыть нельзя, и отмолить не выходит.
И хотя страж церковный уж отпустил Бобберу его грехи, да сам-то кучер так и не простил себе давнего душегубства. Поди, не одного человека они со стариной Сэсом порешили! Да еще и под казнь за свои злодейства – других подвели.
Ну, казнили-то, положим, – разбойников. Невинных людей Боббер все-таки оклеветать не смог бы. За тех повешенных не так уж и горько совести.
Зато в пылу грабежа и невинные, может, погибли.
Шестерых ведь старина-то Сэс с верным ему Боббером вдвоем порешили – ради злата-серебра. Тьфу!
Да и одно дело – мужиков крушить. Да совсем другое, коли потом с охранника налогового возка шлем да кольчугу снял – а там баба! И что за мода дурная стала – баб в охрану брать!
Вот тогда-то Боббер и запил горько, после резни бесстыжей.
Старина Сэс кучеру грозно внушил: тайну нашу выдашь – и не жилец, накрепко запомни!
И денег много дал – и за верность, и за молчание.
И мог бы Боббер жить – не тужить, не служа да не кланяясь. Да сам на себя наказание наложил. Роздал те большие деньги бедным людям, чтобы они, горемыки, хоть чуток продохнули. А себе лишь малый запасец оставил.
Да и запил...
Старина Сэс, однако, Боббера из дому не выгнал. Переждал, пока тот от запоя оклемается. Самого, поди, совесть местами подгрызла, раз уж кучера своего ни разу не укорил ни за деньги – на ветер, ни за долгий запой...
Ну так вот. Пришел как-то несчастный злодей Боббер, вскоре после резни, в «Ласки Шулли». Да и стал совесть свою в злейших отравах спиртных топить.
Утопить – не утопил. Совесть – штука плавучая, зараза!
Но захмелел – на диво. Тут его Драная Бестия к себе-то в комнатку и затащила.
Никаких дел хреновых выйти – не вышло, потому как в сорок лет сильный хмель мужика уж не бодрит, а мягчит до бессилья.
Но зато поболтать смогли!
Боббер время, понятно, оплатил. И давай спьяну языком корявым душу чистить – все тайны шлюхе выкладывать, заикаясь, каяться.
А она возьми – да и разревись! И жалеть его стала – просто, как родного.
У Свэлли, как узналось, таким же вот манером мать да отца порешили. Были те бродячими цыганами, по миру на возке катались. Да табор им не по нраву пришелся. Потому как и в таборе – законы блюсти надо, а родители Свэлли никаких законов знать не желали, кроме любви да воли.
И однажды, как было дочке лет девять, ехали они втроем лесочком близ Сорта.
Стояла осень. Вечерело уже.
Костер разжечь решили, варево из зайчишки сотворить – да и покушать. И отбежала Свэлли с полянки, чтобы травку нужную в леске отыскать – порс-найд целебную, что для супа важна. А как вернулась, глядит – мать да отец лежат на земле. А лошадей нет нигде. А на каждом горле родительском – по полоске кровавой.