«Ох! – Эжжи мысленно вздохнула. – Хотелось бы мне и самой в это полностью поверить!..»
Но спорить не стала.
В конце концов, если тебя принимают за Удивительную Достойную Героиню, то всегда можно попробовать сыграть такую приятную роль! Отчего бы и нет?!
XLII.
Обед оказался всего-навсего посиделками четверых.
Правила высшего света были забыты. Мадли, Эжжи, лекарь и кормилица откушали все вместе, весело болтая о пустяках: о капризной погоде, о породах собак, о современной живописи, о древней стране Зрафади, погибшей в пучине вод, а также о том, почему нельзя слепо верить людям...
Затем графиня, приобняв кормилицу, которой никогда не открывала своих истинных тайн, нашептала той якобы по секрету: скоро к Мадли посватается барон Дэл Хамеф – и получит решительный отказ.
Лейка прониклась важностью сообщения и одобрила решение. Нечего выбирать старого жадного мужа, когда ты сама – молода, богата и щедра!
Заметим неохотно, но правдиво: Мадли недоверяла кормилице, хотя та доверяла своей молочной дочке.
Печальное несоответствие чувств имело корни прошлого.
Некогда Лейка, боясь ревности и гнева родной матери Мадли, скрывала горячую любовь к подопечной, покуда ныне покойная графиня была жива. Заметь грозная госпожа лишние ласки-нежности между кормилицей и Мадли, Лейку отослали бы прочь.
После смерти графини, служанка резко переменилась к девочке, стала открыто проявлять любовь к той. Однако, когда граф ругал дочь, кормилица из опасения стать неугодной, для виду поддерживала мнения отца Мадли.
Умом нынешняя графиня понимала причины переменчивого отношения к ней кормилицы. Сердцем – давно простила. Но память Мадли, порой неустойчивая и дающая сбой, упорно напоминала девушке о печальном детстве, когда ни на кого нельзя было положиться, когда она ощущала себя сиротой еще при живых родителях, когда кормилица невольно предавала любовь своей подопечной!..
Эжжи, мило щебеча ерунду, дочаевничала с лекарем.
А затем вся компания накинула плащи и шляпы. И отправилась в склеп...
Идти было недалеко.
Ни дождя, ни ветра.
Выложенная булыжником дорога вела к старинной церкви, позади которой скрывался родовой склеп.
Церковь Двадцати Жертв оказалась мала, но прекрасна. Похожая на перевернутый колчан, она как бы стремилась взлететь в небо.
Сине-красно-зеленые витражи, являющие сцены гибели великомучеников, пленили Эжжи особой утонченностью рисунка. Она угадала сходство с гравюрами мастера Тэроса Эйрса. И Мадли охотно подтвердила, что витражи созданы полтора века назад внуком великого художника.
– Мадор Хайс-Эйрс – так его звали! – воскликнула Мадли, втайне гордясь своим родом, сумевшим оплатить драгоценные витражи.
В миг, когда Мадли произнесла имя мастера, Эжжи стояла в самом центре церкви и всматривалась в роспись свода, по которому среди синих облак летели золотые ангелы.
У девушки закружилась голова. Похолодели ноги.
Взгляд ее соскользнул вниз, на алтарь.
Она увидела сквозь внезапный серый туман: высокий мужчина в серебристой кольчуге вонзает копье в распростертого на церковном полу златокудрого юношу.
– Двадцать первая жертва. Мадор – двадцать первая жертва.
Эжжи услышала свой голос. Не поняла своих слов.
Она всмотрелась в страшное видение. Туман уже исчез. Девушка ясно разглядела черты лиц убийцы и убитого. Запомнила накрепко, отчего-то ощущая уверенность, что запомнить – важно!
И осела на пол, лишившись чувств...
До склепа, дабы почтить память покойного графа, разношерстная компания так и не добралась...
Мадли побледнела от волнения и побежала за святой водой. И вскоре уже оросила лицо подруги. Та быстро пришла в себя от холодных благословенных капель.
Лекарь и церковный служка под руки вывели Эжжи во двор. И усадили на садовую скамью.
– Поставьте свечи во здравие барышни! – солидно молвил врач, проверяя пульс припадочной красотки. – А я пока посижу с нею.
Все поспешили обратно в церковь, оставив Хара Толкса и Эжжи наедине.
– Барышня, признайтесь! Какое видение посетило вас перед алтарем? – прошептал врач, опускаясь на скамью рядом с мнимой больной.
– Я ничего не видела, – отчего-то солгала Эжжи. И сама себе удивилась: зачем обманывать?! – Точнее, это не имеет значения, – поправилась она.