Печаль была в том, что рыцарь Лайм никак не вписывался в будущее Эжжи. И причин тому было две.
Во-первых, Эжжи узнала уже от мудрого лекаря о сущности странного дара.
Впереди девушку ждет череда утомительных видений, события которых станут сбываться в реальности. И ждет красотку также – вереница призраков, которые будут непрошенно извещать Эжжи о своих несчастных судьбах картинами далекого прошлого.
«Ах, оставьте меня с вашими древностями, милорд!» – обиженно восклицала Анна из Сирда в старинной комедии Шарна Дарна «Новое время». Раньше эта фраза смешила Эжжи, потому что легкомысленная леди, живущая на сцене как бы за четыреста лет до современного зрителя, требовала затем «пока еще живых поцелуев». Теперь же пришедшая на ум крылатая фраза о древностях – не веселила.
Эжжи тоже хотелось отказаться от древних знаний, умолить Фиолетового Милорда, чтобы неожиданный дар оставил ее в покое – да поскорее!
Но врач весело заверил девушку: «Таланту мечтать о бездарности – без пользы! Надо просто привыкнуть к подарку!»
Увы! Дар и муж – вещи, как считала Эжжи, несовместимые. Незачем мучить своими припадками хорошего человека, тем более – рыцаря без страха и упрека!..
А во-вторых, Эжжи подозревала, что физическая близость с тайно любимым ею Лаймом обернется тем же, чем стала прикладная любовь с Гривном – сплошным разочарованием, а то и ненавистью.
Сейчас красотка влюблена в образ благородного защитника обиженных. Хар Толкс поведал о господине Лайме множество восхитительных вещей.
Господин Лайм достиг высот при дворе; он единственный, кто не боится швырять правду в лицо вздорному принцу; Лайм всегда готов вступить в бой с любым, кто подл, коварен и зол; Лайм – само совершенство, единственный недостаток которого заключается в пренебрежении к жизни людишек, почему-либо лишенных личного уважения рыцаря...
Эжжи влюблена в созданный ее воображением образ прекрасного героя, чье обличие имеет живой человек. Но если между живым телесным Лаймом и красоткой – уже хлебнувшей горя отравляющей обманной любви и теперь хлебающей горькое целебное пойло, – если между ними наступит полная близость, то прекрасный образ наверняка рассеется под натиском реальности.
Опять, вероятно, начнется раздвоение телесных и душевных желаний. Опять вместо счастья на Эжжи обрушится мутный поток похоти – затянет ее в омут стыда и боли, разобьет волшебные нежные мечты о подводные камни жестокости мужского существа.
Нет! Ей хочется сохранить именно мечту – сохранить нетронутой, радужной, сладкой!
Пусть мечта об идеальной любви тоже будет жить на свободе, летать за Эжжи из края в край, ласкать ее упоительными сновидениями, нежить грезами наяву, помогать ощутить радость жизни!
Простите меня, любимый господин Лайм! Мы расстанемся, так и не открывшись друг другу. Во имя бесплотной мечты, я, Эжжи Тари, выбираю свободу от пут земной любви!
LVI.
Спустя три дня, ближе к полудню, Эжжи сидела в теплом плаще на подоконнике распахнутого окна и наблюдала, как внизу гарцует на ее красавце Анте прекрасный господин Лайм.
Конь, непонятно почему, не только спокойно подпустил к себе рыцаря, но и весело выплясывал теперь под ним, задрав голову и сообщая хозяйке веселым ржанием, что новый наездник пришелся ему по душе.
Сиди на Анте кто-нибудь другой – Эжжи бы оскорбилась, решив, что друг ее попросту предал. Но раз уж она и сама подпала под чары человека, уже дважды спасшего ее от поругания, то почему бы и Анту, обладающему отличной памятью, не почтить своей симпатией господина Лайма?!
О, как хорош серый в белых яблочках друг красотки! Заглядение!..
Вороной кареглазик Мэржи бегал тут же, по выцветшей осенней лужайке. И тоже выглядел расчудесно.
Окно первого этажа, на дубовом подоконнике которого сидела Эжжи, предваряло внутренний переход из особняка в оранжерею. Через приоткрытую боковую дверь до красотки доносился слабый аромат заокеанских цветов, распускающихся в теплице.
Мэржи обиженно игогокал, явно намекая хозяину, что пора бы спешиться с чужого коня и оседлать своего собственного.
Господин Лайм раскатисто хохотал и щедро осыпал комплиментами всех: и Анта, и Мэржи, и Эжжи.
– Вы, кажется, приравняли меня к хорошеньким лошадкам?! – смеялась Эжжи в ответ. – Ну так знайте, что я сама думаю о вас, господин Лайм: вы – самый чистокровный, самый красивый жеребец среди скакунов человеческого табуна!