И теперь, в бешеной скачке, Эжжи слегка жалела, что она влюблена в самого обычного мужчину, а не в какого-нибудь волшебного героя легенд.
Той страшной боли в теле, которой не раз стращали незамужних дев взрослые женщины, Эжжи вовсе не ощущала. Слегка саднило в разорванном месте – и только. Вот уж, не о чем говорить!
Однако стоит проучить наглого самца за коварство и бесчинство!
И, слыша позади себя стук копыт и испуганное ржание на грозу труса Дорша, Эжжи похлопала верного Анта по шее. Он тут же прибавил ходу, и у Дорша не осталось ни малейшего шанса догнать сына ветра и его наездницу.
В конце концов Торс прервал погоню.
Так и знал! Девка в бешенстве! То ли еще будет, когда он заявится к ее дому назавтра!
Может, стоило погодить? Подождать еще неделю-другую, пока Эжжи сильнее к нему привяжется? Но здорово надоело ходить голодным! Вся беда влюбленности в том, что почти не тянет на случайных баб, – разве что ненароком подвернутся в черную минуту!
Ну, да ладно! Перемелется – мука будет!
Сама еще попросит добавить огня! Да пожарче! Небось, не железная, как и сама нередко признает!
И, решив пару дней не приезжать на свидания к Эжжи, чтобы дать ее гневу остыть после сегодняшнего нападения, Торс повернул коня в сторону харчевни «Ласки Шулли».
Харчевня располагалась в получасе медленной езды.
И вскоре Торс уже сидел на длинной лавке, положив ноги в грязных сапогах на выскобленный деревянный стол.
И орал во всю глотку, требуя ужин у глуховатой хозяйки:
– Тащи сюда всё, что есть! И пива – три самые большие кружки! Зальюсь – до носа!
И стучал наш герой кулаком по лавке рядом со своей крупной задницей, еще не знающей, что не так уж она и ценна для Эжжи, как воображает бедняга Торс.
VI.
Девушка вернулась домой заполночь.
Они сильно вымокли – красотка и ее верный друг.
Прежде, чем уйти в дом, Эжжи, облепленная мокрым шелком, завела Анта в конюшню. Поставила в стойло. Освободила коня от платка, седла и сумки. Насухо вытерла его бока сухой соломой. Промокнула даже место между ушами. И, чмокнув Анта в морду, ушла прочь.
А, переодевшись в домашнее широкое платье из сероватого льна и вычесав из влажных волос иглы широким серебряным гребнем, Эжжи вернулась к Анту, чтобы угостить его огромным ломтем ржаного хлеба, посыпанного крупной солью.
Ант сжевал вкусный ломоть и уставился на хозяйку влажными карими глазами, выражающими преданность и благодарность.
– С ума спятила, дочка! – раздался за спиной Эжжи голос престарелой матери. – Зачем это ты по ночам да в непогоду скачешь-то?!
Зябко кутаясь в пуховую шаль – даже голову прикрыла, и это летом-то! – мать стояла в двери конюшни со свечой в руке, будто не довольно было света, идущего от грозовых всполохов.
Эжжи всегда держала Анта в том стойле, что близ двери. Чтобы, случись пожар или какая срочная надобность, друг был бы спасен или стал бы спасателем.
С год назад на селение напала банда вольных головорезов. Пока местные мужчины отбивались, многих женщин злодеи испортили, а иных и вовсе убили.
Но и мать, и жена брата, и сама Эжжи успели ускакать на своих лошадях прочь. И даже позвать на помощь мужиков из соседнего селения, из Морла.
Почти всех бандитов в тот раз перебили. Да уж их-то жертв это уже не особо утешило.
Вспомнив теперь о том, как выглядели жертвы нападения банды после той давней ночи, Эжжи выдохнула: да уж, Торс никак не годится на роль главного злодея во вселенной! И призналась сама себе, что наполовину в нынешнем происшествии была и ее вина. Думать надо было, прежде чем зависать над ручьем наедине с оголодавшим мужчиной!
Ант благосклонно потянулся к матери хозяйки, почавкивая губами. Но та, как выяснилось, принесла хлеб своему коню. Точнее – лошади.
Белая Мэжда сонно стояла в дальнем углу конюшни. Она старела.
Отец Эжжи не раз предлагал отдать Мэжду на живодерню. Скорее, в качестве черной шутки. Потому что, если бы встал реальный выбор между ним самим и лошадью – еще неизвестно, кого бы выбрала жена-самовольница.
В их краю правили женщины.
О, нет! Они не занимали высоких постов и не мешались в дипломатические дела. Женщины правили тихо, тайно и – непреклонно. Внутри семей из поколение в поколение передавалась преемственность духа независимости от мужчин.