Но наступает момент — утро, день или вечер, — когда ты понимаешь: жизнь в клетке круга — это давно не жизнь, и лучше уж быть растерзанной на куски, чем провести весь свой век в скрытой от посторонних глаз темнице. И ты пытаешься стереть волшебную черту, но договор анти-Фауста с квазидьяволом пересмотру не подлежит.
На многих изображениях Рождества Христова живописцы, тщась точно выписать обстановку хлева, в котором увидел свет Сын Божий, показывают нам не только людей, но и четвероногих.
На одной из картин, посвященных означенному сюжету, выполненной второстепенным немецким художником и висящей в маленьком захолустном музее, корова, присутствующая при таинстве рождения, выписана как-то особенно четко и ярко и привлекает внимание (во всяком случае, так было с моим вниманием) больше, чем все остальные действующие лица.
Младенца разглядеть очень трудно. Он затоплен светом, падающим волей Божественного провидения сквозь прореху в крыше. И все же корова, отчаянно напрягая мускулы шеи, упрямо, изо всех сил тянется, пытаясь разглядеть, что ж это там за диво.
Невольно приходит на ум: вот бы и людям так вглядываться в новорожденных — всматриваться в них терпеливо и благоговейно, стараясь прочесть послание.
Чти отца своего и матерь свою. Начав с этого, тут же, наверно, надо и остановиться. Чтить и пытаться разгадать, чтить и анализировать — уживается плохо. Сыновья Ноя отводили глаза, чтобы не видеть наготы отца своего, и только Хам смотрел и смеялся.
И все-таки нужно ли бороться с неотступно преследующим желанием разодрать маскирующие покровы и узнать, кто по сути своей мужчина и женщина, избранные для того, чтобы душа вошла в тело и на какой-то срок приобщилась земному существованию?
Давно уже, со смехом: «Люблю встречаться с новыми реками и погружаться в их воды».
— Имейте в виду: в Рейне купаться нельзя.
— А в Шпрее?
— Тоже. И в Майне, и в Одере.
А как прекрасна все-таки жизнь. Давайте спасем ее. Давайте все вместе попробуем. Может быть, и получится.
Лет десять назад возникла перед глазами и с тех пор все преследует простенькая цветная картинка: высокой травой заросший, ромашками и колокольчиками покрытый луг. Над травой — светлый затылок с двумя аккуратными косичками, завязанными белыми бантиками. Кажется, девочка собирает ромашки (разглядывает их? обрывает головки?). Ясно видно только одно: она медленно двигается, уходит, ни разу не обернувшись, все дальше и дальше. «Эй, — кричу я, — эй, подожди!» Слабо покачивается перед глазами море травы.
Чтобы иметь возможность любить домашних, нужно было от них уйти. Но это представлялось невозможным. Казалось: скованность одной цепью — закон.
Такими странными альпинистскими связками живут многие. И в результате взрослые дети убивают родителей или родители убивают взрослость детей. Цивилизованные разводы бывают редко. Намного чаще — мирное кровосмесительное сожительство.
Если б я вовремя прочитала Евангелие, знала бы еще в юности: враги человека — домашние его.
Чувство вины. Оно всегда рядом. Маленький сгорбленный старичок с клюкой. Смотреть на него нет сил и не смотреть невозможно. К нему все время приходится наклоняться, а далеко ли уйдешь так, внаклонку?
Но почему чувство вины должно быть безобразным и жалким? А если вытянуть и распрямить его? Жалкий старичок сделается тогда высоким и стройным юношей, на которого, если трудно, можно и опереться.
Сидя среди обломков, пытаешься собрать хоть самую простенькую конструкцию. С каждым разом собранный механизм все нелепее и примитивнее. Скорее всего, наступит день, когда и вообще ничего собрать не удастся. Что тогда? Тогда и подумаем. А пока гораздо важнее летним днем задрать голову и смотреть, как плывут по небу слоистые, кучевые и перистые облака.
Верность тексту. Необходимость ее. Изменяют по разным причинам (неблагородные отбрасываем). Иногда уводит в сторону стремление следовать правде (или правде в кавычках) жизни. Есть и другие виды правд, оказывающиеся болотными огнями.
Текст — ребенок, по отношению к которому мы акушеры. Единственная наша задача — не искалечить его, принять таким, какой есть.
Удача
Он брел шатаясь, потому что был полумертв от жажды. Почему это случилось? Неважно. В жизни случается разное. На него разве что пальцами не показывали. И в самом деле. Здоровый и молодой, не смог найти пару глотков любви, ходит черный. «Стерва какая-нибудь душу выпила», — прокомментировал кто-то. «Эй ты, приятель, — выкрикнул другой прохожий, — а что, если тебе приспособиться? Верблюды же приспособились. Прут, не пивши, через пустыню, и ничего». Весельчак рассмеялся жирно и смачно. Видно было, его хорошо поили. Ну, не любовью, конечно, но чем-то вполне ее заменяющим. Женщины были участливее. Они вздыхали, глядя, как он бредет в своей курточке с капюшоном, они и помочь бы хотели, но слишком уж был он измучен, и страшно было не справиться, зря только силы потратить. Да и сухой жар шел от него, прямо как от больного. Не ровен час заразишься. Нет, лучше уж мимо, хотя жалко, конечно же, жалко.