Поверхностный социологический огляд показывает, что каждую особь мужского пола, склонную подсознательно или осознанно не устремляться домой немедленно после конца рабочего дня и не докладывать жене об имеющейся возможности раз-два в неделю прийти на службу попозже или уйти пораньше, стережет целая группа женщин, давно уже переставших раздумывать о замужестве (и нереально, и не совсем понятно зачем), но остро нуждающихся в небольшом жизненном допинге — прогулка в оснеженном, зеленеющем или пылающем красками осени парке и чашка кофе в интимной, располагающей обстановке. Условия предоставляются с легкостью. С квартирами, чтобы ни говорили там пессимисты, становится год от года все лучше. С мужчинами, к сожалению, — хуже. Поэтому джентльменский набор почти каждого — жена, любовница и охотница. Две первые многое понимают, однако за годы, наполненные к тому же чувством вины перед ними обеими и неприятными объяснениями (или ожиданием объяснений, что, в общем, одно и то же), успели порядочно утомить. Охотница и дает шанс блеснуть, но иногда ошарашивает такими претензиями и ожиданиями, что просто не знаешь, куда бежать. Трудно.
«Да-да, в самом деле ему чертовски трудно». Зацепившись за эту мысль, ты переходишь от командировочного способа защиты к другому: к защите с помощью жалости. Сумев почувствовать, как ему тяжко и плохо в его положении зайца, спасающегося от стаи волков, ты наполняешься святой всепрощающей жалостью. Тебе начинает хотеться помочь ему, скрасить и облегчить его жизнь. И ты торжественно провозглашаешь (про себя, разумеется) не две недели командировки, а две недели бескорыстного служения ему. И сразу становится легче. Ты наполняешься альтруизмом и материнскими чувствами. Ликуешь при каждой его улыбке, думаешь, как бы повкуснее его накормить, вспоминаешь его заветные желания. И он отогревается и расцветает, жизнь превращается в рай, вам так хорошо друг с другом, он так к тебе тянется, что ты вдруг понимаешь: преступно (по отношению к нему, о себе ты в это время даже не вспоминаешь) давать ему эту полноту бытия, эту достойную его жизнь лишь урывками, и ты начинаешь спокойно, разумно и ласково (ведь ты думаешь только о нем, ведь ты вся — самоотдача и самоотверженность) убеждать его, что, быть может, хоть это и трудно, стоит подумать о том, чтобы как-то (не кардинально, это, конечно же, невозможно) раскрепоститься, переменить свою жизнь, перестроиться, не причиняя вреда и боли, не разрушая и не ломая. Он тебя слушает очень внимательно; кажется, что какие-то доводы он принимает, на лице у него появляется грустно-задумчивое выражение, которое ты так любишь. Он смотрит тебе в глаза, он берет тебя за руку и вдруг неожиданно говорит: «Ну зачем же опять возвращаться к тому, что давно уже ясно? Ведь мы не раз все обсудили». Более глупой и нелогичной реплики не придумать. «Разве когда-нибудь прежде шла речь о том, чтобы временно перейти в филиал? Он только-только открылся. Там ты получишь лабораторию. Там перспективы. И потом жизнь в предгорьях Кавказа…» Но он обрывает: «Не надо об этом. Ты хочешь, что бы мы снова поссорились?» «Ни о каких ссорах не может быть и речи!» — кричишь ты в бессильной ярости, и вдруг (наверное, раз в десятый) ты понимаешь, что связана вот уже много лет с человеком без крыльев, с трусом, который не только ради тебя и вашего общего счастья, но даже для дела, которое он на словах ах как любит, не может пойти на крохотный риск, не в силах отважиться на поступок. Он увяз по уши, и, что самое страшное, с ним вместе увязла и ты, хотя ты-то готова на пробы, эксперименты, борьбу. О да, ты готова на многое, и ты способна на многое, а между тем этот камень на шее! Тяжело и обидно, выматывает и обессиливает. Нет, тут необходим совсем иной способ защиты. По-настоящему эффективный и долгосрочный. Какой же? Карьера? Противное слово. Лучше назвать это работой. А еще лучше — Работой с большой буквы. Этой работы ты добьешься — кровь из носу. Цели ясны — вперед. И кем бы ты ни была (образование высшее; гуманитарное или техническое — нужное подчеркнуть), ты смело ринешься в бой (аспирантура-диссертация, заветное и недоступное для стольких членство в творческом союзе, директорство, руководство проектом, что там еще?). Ты будешь гореть, добиваясь намеченного, ты будешь жить насыщенной (!) жизнью, и девять шансов из десяти, что ты (о господи!) победишь.
Победа будет завоевана честно. Довольная собой, ты будешь с состраданием или с невольной легкой усмешкой смотреть на его издерганное, стареющее лицо. Что ж делать, милый, если такая твоя судьба, моя иная: я в сорок лет доктор наук. Тебе такое не снилось? Конечно, не снилось. Вон у тебя на хвосте снова баба повисла. Сколько ей? Двадцать восемь? Ну что ж, и нам столько было. Она хочет писать статью под твоим руководством и обсуждать ее на лоне природы? У нее вдруг оказался лишний билет на Таганку или на Рихтера? Ну что же, Бог в помощь. Сколько могла, я предупреждала тебя, я делала все, что возможно, чтобы хоть как-то переменить плачевную твою жизнь. А теперь могу только сочувствовать. На конгресс в Осло поехал бывший твой ученик? Неудивительно, каждый сам кует свое счастье. И этот экс-ученик, оказавшись в твоем положении, вел себя по-мужски, расстался с женой, а дальше уж был осмотрителен и в аспиранты брал только парней. Ты же до сих пор продолжаешь окружать себя ученицами. И эта новенькая очень мила. Что? Я мелю чушь? Она замужем? Нет, дорогой мой, у меня сведения более точные. Она уже год как в разводе.