Выбрать главу

— Вы можете мне что-нибудь о нем рассказать?

— Немного. Понимаете, мне все время говорили, что его убили до моего рождения. Мою мать звали Хэрриет Брюс, и она умерла сразу же после того, как я родилась, поэтому меня воспитывала бабушка, и вот почему меня зовут Селина Брюс.

— Ваша бабушка. Мать вашей мамы.

— Да.

— И вы нашли эту фотографию?..

— Пять лет назад. В книге матери. А потом мне… дали «Фиесту в Кала-Фуэрте», и я увидела вашу фотографию на обложке, и она показалась мне похожей. То же лицо, хочу я сказать. То же. Тот же человек.

Джордж Дайер не ответил. Он отошел от открытой двери и отдал ей фотографию. Затем зажег сигарету, а когда затушил спичку и положил ее обгорелым концом на середину пепельницы, произнес:

— Вы сказали, что вам говорили, будто он убит. Что вы этим хотите сказать?

— Потому что мне так говорили. Но я всегда знала, что бабушка его не любила. Она не хотела, чтобы он женился на моей матери. И когда я увидела фотографию, то подумала, что, наверно, произошла какая-то ошибка. Что его вовсе не убили. Что его ранили, или он потерял память. Такое случалось, знаете.

— Но не с вашим отцом. Ваш отец мертв.

— Но вы…

Он сказал очень мягко:

— Я не ваш отец.

— Но…

— Вам двадцать лет. Мне — тридцать семь. Я, возможно, выгляжу намного старше, но мне на самом деле тридцать семь. Я даже не участвовал в войне — по крайней мере, в той войне.

— Но фотографии…

— Я предполагаю, что Джерри Доусон был моим троюродным братом. То, что мы так похожи, — проявление наследственности. На самом деле я не думаю, что мы так уж похожи. Между фотографией вашего отца и той, что на обложке моей книги, несколько лет разницы. И даже в расцвете лет я никогда не был таким красавцем.

Селина уставилась на него. Она никогда не видела такого загоревшего человека, который бы так нуждался в том, чтобы кто-нибудь пришил ему пуговицу к рубашке, которая была широко распахнута, так что виднелись темные волосы на груди, а рукава закатаны до самых локтей. Она почувствовала себя странно, как будто не контролировала свое тело и не знала, что оно начнет вытворять. У нее подкосились ноги, глаза наполнились слезами, она даже могла начать его бить за то, что он стоял перед ней, говоря, что он не ее отец. Что все это правда и Джерри Доусон мертв.

Он продолжал говорить:

— …Мне жаль, что вы проделали весь этот путь. Не берите в голову… такую ошибку легко было сделать… в конце концов…

У нее в горле застрял комок, который причинял ей боль, а его лицо, придвинутое близко к ней, стало затуманиваться и поплыло, как бы погружаясь на дно пруда. Ей было слишком жарко, но вдруг сейчас она стала замерзать, по коже побежали мурашки. Он спросил, и казалось, что он говорит издалека:

— Вы в порядке?

И к стыду своему, она поняла, что в конце концов не упадет в обморок и не накинется на него в ярости, а просто позорно зальется слезами.

Глава 6

Она спросила:

— Вряд ли у вас есть такая безделица, как носовой платок?

У него не было платка, но он пошел и принес большую коробку с бумажными салфетками, которую сунул ей в руки. Она вытащила одну, высморкалась и сказала:

— Не думаю, что они все понадобятся.

— Не уверен.

— Извините. Я не собиралась этого делать. Я имею в виду, плакать.

— Уверен, что нет.

Она достала еще одну салфетку и снова высморкалась.

— Я слишком долго ждала. И вдруг стало так холодно.

— Действительно похолодало. Солнце скрылось. Передавали еще одно штормовое предупреждение. Присядьте-ка.

Он взял ее под руку и отвел к гигантскому дивану, а так как она все еще дрожала, накрыл ее колени красно-белым одеялом и сказал, что принесет ей немного бренди. Селина сказала, что не любит бренди, но он все равно пошел за ним, и она смотрела, как он, стоя за стойкой в маленьком камбузе, отыскал бутылку и стакан и налил ей выпить.

Когда он принес ей стакан, она сказала:

— На самом деле мне надо чего-нибудь поесть.

— Все равно сначала выпейте.

Стакан был маленький, из толстого стекла, а бренди неразбавленный. Селину передернуло. Когда она все выпила, он взял пустой стакан и, возвращаясь на камбуз, перемешал угли в камине и подкинул еще полено. Угли рассыпались, покрывая свежее полено серой золой. Наконец Селина увидела красную вспышку и крохотный огонек. Она сказала:

— Вам даже не надо их раздувать… уже горит.

— Здесь умеют строить камины. Что вы хотите поесть?

— Мне все равно.

— Суп. Хлеб с маслом. Холодное мясо. Фрукты.

— У вас есть суп?

— В банке…

— Это ведь такая мука?

— Ну, не такая уж по сравнению с тем, когда вы плачете.

Селина обиделась:

— Я не хотела.

Пока суп разогревался, он вернулся, присел на край приступки у камина и продолжил разговор.

— А где вы живете? — спросил он, доставая сигарету и зажигая ее от огня в камине.

— В Лондоне.

— С бабушкой?

— Бабушка умерла.

— Вы что, одна живете?

— Нет. С Агнес.

— Кто это — Агнес?

— Моя няня, — сказала Селина, и тут же готова была откусить себе язык. — То есть… она раньше была моей няней.

— И больше никого нет?

— Есть, — ответила Селина: — Родни.

— А кто такой Родни?

Глаза Селины расширились.

— Он мой… адвокат.

— Кто-нибудь знает, что вы здесь?

— Агнес знает, что я уехала.

— А адвокат?

— Он уехал. По делам.

— Так что никто о вас не побеспокоится? Не будет гадать, где вы?

— Нет.

— Да, это что-то.

Суп в кастрюле закипел. Джордж Дайер вернулся на камбуз, чтобы найти тарелку и ложку, а Селина сказала:

— Мне нравится ваш дом.

— Правда?

— Да. Испытываешь чудесное чувство, как будто он только что возник. Как будто его никто и не планировал.

Она подумала о квартире в Лондоне, где она и Родни собирались поселиться после свадьбы. О всем том времени и размышлениях, которые были потрачены на ковры, и шторы, и правильное освещение, и подушки, и корзины для мусора, и кухню, и кастрюли, и сковородки. Она сказала:

— Я думаю, дом и должен быть таким. Он должен развиваться сам. Как и люди, которые в нем живут. — Джордж Дайер наливал себе виски с содовой и ничего не ответил. Она продолжала: — Конечно, некоторые вещи просто необходимы: крыша над головой, и камин, и… думаю, место для сна.

Он вернулся с камбуза, неся в одной руке миску с супом, из которой торчала ложка, а в другой свой напиток. Селина взяла миску с супом и спросила:

— Как вы затащили кровать на галерею?

— По частям. Мы собирали ее наверху.

— Она очень большая.

— В Испании такие кровати называют Matrimo-niale. Супружеские.

Она немного смутилась:

— Я не могла представить, как вы ее затащили наверх. Я… мне не следовало туда заглядывать, простите, но мне хотелось увидеть все до того, как вы придете.

Он спросил:

— Что вы теперь собираетесь делать?

Селина посмотрела на суп и помешала его. Это был овощной суп с плавающей в нем лапшой в виде букв. Она ответила:

— Думаю, мне лучше уехать домой.

— Без билета и без денег?

— Если бы я могла взять в долг, я могла бы вернуться в Сан-Антонио с Тони в его такси. И я бы могла успеть на следующий самолет до Лондона.

Джордж сказал:

— Я ведь говорил правду: у меня нет шестисот песет. Одна из причин, по которой я вчера поехал в Сан-Антонио, — получить немного денег, но в расчетном отделе барселонского банка произошла задержка, и сейчас я на мели.

— Но что же мне делать с таксистом? Я должна ему заплатить.

— Может, Рудольфо в Кала-Фуэрте поможет нам.

— Но это большая сумма, чтобы просить его.

— Он привык.

— Речь ведь идет не только о шестистах песетах за такси. Мне придется купить новый билет.

— Да, знаю.

Суп все еще был слишком горячим, чтобы его есть. Селина снова помешала его и сказала:

— Вы, должно быть, думаете, что я самая кошмарная дурочка. — Он не отрицал, и она продолжала; — Конечно, я должна была написать письмо или что-то в этом роде, но я не могла заставить себя ждать ответа. — Он по-прежнему молчал, и она почувствовала, что должна попробовать оправдаться. — Кажется, что можно привыкнуть жить без отца, особенно если никогда его не знала. Но я так и не смогла привыкнуть к этому. Я все время об этом думала. Родни сказал, что у меня пунктик.